поверстаться в полк. Частенько примечал отец, как замирал он на пашне, глядя на зарю, пускавшую по небу огненные стрелы: остановит коня и глядит не наглядится. На встревоженный оклик отца однажды складно так ответил: «Покойники – и те ногами на восток ложатся, у живого как пяткам не чесаться?»
Было над чем задуматься Александру Петровичу: богат его дом, но не так крепок, каким казался соседям.
– Что, милая, на месте не стоится? – ласково взглянул он на сноху. – Сбегала бы к отцу Андронику, сообщила. Светает уже, слава богу.
Приходской поп прибежал в опорках, на ходу стряхивая солому с подрясника. Спросил, перенесли ли роженицу в дом, вернулся ли Филипп, старший сын Александра Петровича, отец новорожденного.
– Вчера ждали, – развел руками хозяин. – Сегодня, даст бог, прибудет… И дитя, слава богу, не хворое, но есть приметы дурные – крестить бы поскорей!
Расспросив, что за приметы, отец Андроник стал успокаивать домочадцев:
– Унесет их на сухой лес. На той неделе буду поминать Сысоя Великого. Знаете, что за святой? – Выпятив нечесаную бороду, поп заговорил громче, чтобы нечисти тошно стало. – Силен! Покойных оживлял. Его послушника бесы как-то обольстили посулами власти, ушел он от пустынника, а по дороге к нему и пристал этот… Ни баба, ни мужик. Давай тискать, в лицо лезть пастью смердящей. Послушник с молитвой – к одному святому, к другому, а бес только хохочет. Взмолился он тогда к помощи оставленного им Сысоя, и нечистый забился в лихоманке, закорчился, заблеял козлом: «Против преподобного Сысоя я бессилен!»
Поп еще раз перекрестился на образа и приглушенно прошептал:
– Наречем новорожденному в покровители – от всякой нечисти убережет.
– Оно хорошо бы, – почесал затылок Александр Петрович. – Да как бы того… Не перегнуть. У свояков-то сын монашеский постриг принял…
В тот же день Филипп вернулся с ямского тягла. Высокий, широкоплечий в отца, густая мужицкая борода на молодецкой груди, бросил в угол кнут, положил поясные поклоны на образа, поклонился отцу с матерью и прошел в горницу взглянуть на новорожденного. Он уже знал о сыне. Привечая жену, кормившую ребенка грудью, спросил о здоровье. Уловив в ее голосе заминку, обеспокоился:
– Да все ли хорошо?
Не зная, смеяться или печалиться, она развернула пелену, обнажив ноги младенца. Филипп удивленно поднял брови и тихонько рассмеялся, погладив непомерно большую, в сравнении с тельцем, розовую ступню сына:
– В прадеда Епифана, видать, бродник!
Прошло несколько лет: не самых худших из тех, что бывали в Сибири. Мимо Тобольска, по Иркутскому тракту пробрели этапы запорожских казаков и литвинских гайдамаков, не желавших переписываться в податные сословия на своих Отчих землях. Затем прогнали староверов, выманенных из западных стран указом Петра III о веротерпимости, который они поняли, будто терпимости к природным русским людям, оказалось – к папистам,
