Пока она была лишь доктором Мэйфейр, опустошенной, словно вымытая лабораторная пробирка. С дымящейся сигаретой во рту, засунув руки в карманы грязного белого халата и взгромоздив ноги на соседний стул, она сидела в кафетерии для врачей и слушала обычный разговор нейрохирургов, оживленно обсуждавших все волнующие моменты прошедшего дня.
Негромкие взрывы смеха, гул множества одновременно звучавших голосов, запах спирта, шелест накрахмаленных халатов, сладковатый аромат сигарет – все так привычно. Приятно посидеть здесь, ни о чем не думая, просто глядя на блики света на грязном пластике стола, на таких же грязных линолеумных плитках пола и не менее грязных бежевых стенах. Приятно оттянуть тот момент, когда вновь включится разум, вернется память и мысли забурлят в голове, принося с собой ощущение тяжести и отупелости.
По правде говоря, день сегодня прошел почти идеально – вот почему у нее так гудят ноги. Ей пришлось, одну за другой, сделать три неотложные операции, начиная с человека, которого привезли в шесть утра с огнестрельной раной, и кончая жертвой дорожной аварии, попавшей ей на стол четыре часа назад. Если каждый день будет похож на этот, ее жизнь и впрямь сделается на редкость замечательной.
В том состоянии расслабленности, в каком она сейчас пребывала, доктор Роуан Мэйфейр это сознавала. После десяти лет, отданных учебе в медицинском колледже, а затем интернатуре и стажировке, она стала тем, кем всегда хотела быть: врачом-нейрохирургом. Точнее, лицензированным штатным нейрохирургом в Центре нейротравматологии громадной университетской клиники, где в течение всего дежурства ей была обеспечена напряженная работа. Сюда на операционный стол попадали главным образом жертвы различных происшествий и катастроф.
Надо признаться, она не могла избавиться от чувства гордости и торжества и буквально упивалась своей первой рабочей неделей, столь отличавшейся от будней усталого и измотанного старшего стажера, которому половину операций приходилось выполнять под чьим-то наблюдением.
Даже неизбежная говорильня теперь не казалась столь уж невыносимой: сначала отчет в операционной, диктовка анализа проведенной операции, затем продолжительный неформальный разбор ее в кафетерии для медперсонала. Роуан с симпатией относилась к работавшим рядом с ней врачам. Ей нравились сияющие лица интернов Петерса и Блейка. Ребята появились здесь недавно и смотрели на Роуан едва ли не как на волшебницу. Ей нравился доктор Симмонс, старший стажер, постоянно нашептывавший ей страстным голосом, что она лучший врач на хирургическом отделении и что эту точку зрения поддерживают все операционные сестры. Ей нравился доктор Ларкин, которого его питомцы называли просто Ларк. В течение всего прошедшего дежурства он заставлял Роуан давать всякого рода пояснения и комментарии:
– Ну давай же, Роуан, объясни все подробно. Ты должна рассказывать этим ребятам о том, что делаешь. Джентльмены, обратите внимание: перед вами единственный нейрохирург во всем западном мире, которая не любит
