сорвала с меня одеяло, закуталась в него, и стала рвать на себя балконную дверь. Она сражалась с ней долго, шпингалет был тугой, а я не спешил ей на помощь – меня о ней никто не просил. Наконец, она открыла дверь и вывалилась босиком на заснеженный балкон. Морозный воздух хлынул в квартиру, Рон, задышал, потянул носом, но к балкону не пошел.
– Люся! – почти плакал мужик.
– Эй, горластый! – крикнула с балкона Беда как капитан с капитанского мостика. – Я Люся!
– Люся! – взмолился мужик. – Позови Тему!
Беда тихонько ругнулась и шагнула в квартиру.
– Тема, это тебя! – сообщила она мне.
Я вздохнул, оделся, и пошел на балкон.
– Ну? – спросил я щуплого мужичка, стоявшего внизу, на заснеженной дорожке. – Я Тема!
Было темно – только тусклые фонари, догорающие костры, свет редких окон и хилый месяц, а так было очень темно. Но даже в темноте было видно – мужик сник, потерялся, расстроился, махнул рукой отчаянно и безнадежно. Все, нет надежды, ничего не поможет, жизнь прахом – и Люся не та, и Тема не тот! Он развернулся и пошел от дома прочь, сгорбившись, втянув голову в плечи.
И такая тоска меня вдруг взяла, глядя на его удаляющуюся спину, такая тоска, что... точно так же, махнув рукой, прочь от этого дома – и Люся не та, и Тема не тот!
Я перелез через балкон.
Отматывая пленку событий назад, я думаю, что не перешагни я тогда через перила, не проделай свой любимый десантский трюк – прыжок с четвертого этажа – ничего бы потом не случилось. Ничего бы не произошло. Жил бы себе спокойно у Элки под боком мужем-занудой, и никогда бы она меня не выперла в школьный сарай, потому что любит меня нежно и преданно, как своенравная кошка хозяина.
Но я перешагнул через перила и сиганул вниз, как был – в рубашке, джинсах, без сумки, без кактуса. Когда я небольно приземлился в глубокий сугроб, в душе моей заиграли фанфары.
Никто у костров не заметил моего приземления, а если и заметил, то виду не подал: мало ли кто и как эвакуируется. Я побежал к своей «аудюхе», ключи от машины я всегда таскаю в кармане штанов. Я побежал вприпрыжку, насвистывая. Надоел, так надоел.
Я не стал долго греть машину, выкрутился по миллиметру из припиравших меня машин, газанул на льду, с пробуксовкой сорвался с места и помчался к своей школе, своему сараю, своему холостяцкому логову. На поворотах нешипованную «аудюху» сильно заносило, и в этом был кайф – поймать и удержать машину. Шипы – это для дамочек, думал я, разгоняясь, шипы для дамочек, гидроусилитель для дамочек, и коробка-автомат для дамочек. А я ей надоел, поэтому можно в землетряс, на гололеде, идти под сто двадцать.
У сарая я дал по тормозам, машину закрутило в бешеной карусели, и я не стал рулем спасать положение – пусть крутит, интересно, оденет на дерево или нет? «Аудюху» закинуло бортом в сугроб, я плюнул, не стал красиво парковаться, оставил машину в снегу и пошел к сараю.
На сарае висел огромный амбарный замок, ключ от него я всегда хранил под крыльцом, и тайны никогда из этого не делал.
Тусклая
