«Не хочу больше ничего слышать! Это просто какой-то кошмар. А ведь он был Вук!»
«Так или иначе, я собирался вам позвонить».
Бодвин Вук глубоко вздохнул: «Мы опубликуем отчет о несчастном случае – Керди утопился. И забудем обо всей этой тошнотворной истории. Понятно?»
«Понятно».
«Не совсем ясно, почему ты вдруг решил прогуляться по пляжу один именно сегодня. Нападения следовало ожидать».
«Я ожидал его, директор. Именно поэтому я направился на пляж. Керди ненавидел океан, и я решил, что зрелище штормовых волн его остановит. В конце концов он умер той смертью, которой больше всего боялся».
Бодвин Вук хмыкнул: «Самонадеянное решение. Допустим, он устроил бы тебе засаду, застрелил бы тебя и уничтожил бы письмо Флоресте. Что тогда?»
«Это было бы не в характере Керди. Он хотел задушить меня собственными руками».
«Откуда следует, что в данном случае, когда ему уже нечего было терять, он не изменил бы своим привычкам?»
Глоуэн задумался и слегка пожал плечами: «В таком случае я заслужил бы ваш выговор».
Бодвин снова хмыкнул и поморщился. «Я суров и справедлив, но еще не дошел до того, чтобы делать выговоры мертвецам, – директор откинулся на спинку кресла. – Больше не будем об этом говорить. Принеси-ка это письмо ко мне в управление, и мы прочтем его вместе».
«Хорошо».
Глоуэн собрался было выйти из квартиры, но застыл, как только взялся за ручку двери. Пробыв в этой позе несколько секунд, он вернулся в боковую комнату, служившую чем-то вроде кладовой и канцелярии. Здесь он сделал копию письма Флоресте. Эту копию он аккуратно сложил и положил в ящик, а оригинальный экземпляр засунул в карман, после чего удалился.
Через десять минут Глоуэн прибыл в помещения отдела B на втором этаже нового здания управления Заповедника, и его немедленно провели в личный кабинет Бодвина Вука. Как всегда, директор восседал за столом в массивном, обтянутом черной кожей кресле. «Давай его сюда!» – протянул руку Бодвин. Глоуэн передал ему письмо. Бовин Вук махнул рукой: «Садись».
Глоуэн подчинился. Бодвин Вук вынул письмо из конверта и принялся читать его вслух однообразно-гнусавым тоном, совершенно не соответствовавшим экстравагантным оборотам и метким наблюдениям Флоресте.
Письмо, достаточно непоследовательное, содержало ряд многословных отступлений, разъяснявших философию автора. Формально выразив раскаяние по поводу своих прегрешений, в целом и в общем Флоресте пытался обосновать и оправдать эти прегрешения. «Могу заявить со всей определенностью: не вызывает сомнений тот факт, что я – один из редких людей, с полным правом претендующих на звание „сверхчеловека“, – писал Флоресте. – Подобного мне не встретишь на каждом углу! В моем случае общепринятые нравственные ограничения неприменимы. Они препятствуют воплощению в жизнь непревзойденных творческих замыслов. Увы! Как рыбе в аквариуме, плавающей среди других
