признан незаконным, и я полностью восстановлен в своих правах.
– И что? – продолжала стоять в проходе Гундякина. – Может, вас и освободили, и восстановили в чем-то, но мы, да и другие две семьи вселились в эту квартиру на законных основаниях, по ордеру. И куда нам теперь прикажете? На улицу?
– Гражданка Гундякина, или вы меня сейчас пропустите в квартиру, или я пойду за милицией.
– Ой, напугал! – подняла голос толстуха. – Иди за милицией, посмотрим, на чью они сторону станут. Ты, зэк, здесь не в лагере, не командуй. Некуда мне тебя пускать. Я ж тебе русским языком объяснила: заперта твоя комната. Жена на работе, и сын не появлялся давно. Может, по твоим стопам пошел – в тюрьму. Вечером приходи, когда твоя вернется. Неужто не понятно? И вообще, ты здесь пока не прописан. Мало ли, что раньше был.
– И что вы мне предлагаете? На улице жену ждать? Или в подъезде на ступеньках сидеть?
– А мое какое дело? Хошь на ступеньках сиди, хошь – гуляй.
– Ах ты ж, курвище до нутра провонявшееся, – поменял тон Лебедев, сунув руку в карман, – лярва дерьмом набитая, хахалем своим давно не харенная. А ну сдрысни к едреням от дверей, пока ноздрями дышишь, а не дыркой в горле!
Профессор устало вздохнул; спокойно поставил фибровый чемоданчик под ноги; раскрыл небольшой перочинный ножик, купленный им в дорогу и служивший исключительно для разрезания пищевых продуктов на всем протяжении длинного пути, и, схватив толстуху одной рукой за грудки, приставил тонкое короткое острие к ее жирной шее. Гундякина заткнулась, открыла рот и по возможности посторонилась вбок. Не пряча складень, Лебедев поднял чемоданчик и брезгливо протиснулся мимо нее в коридор, грубо пихнув ее своим подтянутым животом в обвисшее рыхлое брюхо.
– И запомни, с-сука, – тихо сказал когда-то интеллигентный профессор, – вселили тебя сюда, как ты говоришь, по ордеру – так и сопи себе тихонько в ноздрю, не мешая жить другим, пока обратно не выселили. У меня нервы после лагеря уж очень тонкие стали, могу и пером пописать ненароком, пусть потом и пожалею об этом. Ясно?
– Д-да, – кивнула Гундякина, по-прежнему с опаской поглядывая на раскрытый ножик.
– Какая комната у нас осталась? Покажи, – велел Лебедев. Гундякина послушно пошла по коридору, с опаской поглядывая назад на уголовного соседа, и показала пальцем:
– Эта.
– Что, курвы, самую маленькую площадь нам оставили? – зло ощерился бывший ответственный квартиросъемщик, подергав массивный навесной замок на двери в комнату.
– Так это ж не мы, – уже угодливо стала оправдываться вспотевшая от переживания толстуха, – это ж власти так выделили. На какую комнату кому ордер дали – в ту мы и вселились. Все по закону. Да и двое-то всего ваших здесь осталось: жена да сын. У других-то семьи больше количеством.
– По закону будет скоро: все к едреням из моей квартиры! А пока, что ж, потерплю. Я пока на зоне чалился – дольше справедливости ждал. Как видишь – дождался.
