style="font-size:15px;"> – Пиковый валет, новая колода, – небрежно произнесла Чермизинова.
– Да, – коротко отозвался я.
«L» мерцала зелёным светом.
– Скоро появится он, – настойчиво заговорил Ахмад, поглаживая смуглый подбородок. – И тогда мы узнаем, что там произошло в бухте Нанива.
– Быть может, на брегах Невы… – улыбнулся я.
– Нет, не так. «Где может быть, родились вы или блистали, мой читатель», – пробормотал Алавердян.
Американка тем временем настойчиво пыталась поймать взгляд Алисы, который рассеянно блуждал по залу, неожиданно ярко вспыхнувшему и осветившему самые тайные уголки, где уже стояли чернокожие официанты, нелепо наряженные в подобие шаровар. Свет, что самое интересное, шёл не от адски-отвратительного произведения искусства, а как будто появился из разлитого в воздухе неизвестного источника. Итальянская красавица тонула в нём, как в мадоннином нимбе; её тёмные волосы отсвечивали золотистыми бликами – как у всех порядочных флорентиек, в своё время делавших большую игру в герцогских спальнях. Даже звезда французского экрана стала другой – не такой… нежной. Если вы понимаете, о чём я.
– Сфумато, – тихо произнесла американка.
Её холодное вытянутое лицо зажглось внутренним воспоминанием, не таким интенсивным, как переходящие блики на жёстких средиземноморских волосах. Но… я почувствовал к ней симпатию и благодарно взглянул в эти серые глаза. Алиса поймала мой взгляд, и на мгновение – самую малость – её лицо перекосилось от плохо скрываемого раздражения. Ревность, дамы и господа, – это самое ужасное из всех чувств. Женщины могли бы добиться равенства с нами, как они это называют, хоть прямо сейчас, если бы они не испытывали друг к другу вот этого пустого непродуктивного чувства – вместо здорового восхищения, присвоения и преобладания. Но равенства между людьми нет, как нет равенства между моей неопытной в каруте рукой и цепкими, обезьяньими пальцами Ди.
– Говорят, руки Ди похожи на паучьи лапы, и потому у него такая быстрая реакция, – с деланым кокетством сказала американка, посмотрев на свои тонкие кисти в глубоких, словно изъезженная колея, морщинах.
Алиса попыталась наклониться к ней, чтобы – тоже нарочито, конечно, пока ещё нарочито – выразить своё участие.
– Должно быть, у него просто хороший слух, или он умеет читать по губам, или… – она запнулась, – нечто ещё, миз…
– Баллард, – протянула хрупкую ручку американка.
Алиса осторожно взяла её в свою, как будто боялась разбить этот маленький артефакт. «Они требуют нежного обращения», – учил я её. Алиса помнила, она всё прекрасно помнила. Я делал из неё аналог себя, женщину-Донжуана. Точнее, донью Хуану. Она так хорошо чувствовала все правила обращения с женщинами, ведь правил обращения с женщинами я и сам не знаю.
Точнее, их никогда и не было. С каждым человеком, встреченным мне на моём жизненном пути, мне всегда хотелось обращаться как с отдельной, независимой от моего центра притяжения
