принудительным интернационализмом и замороженных бездушным тоталитаризмом. Суть этой политики: ты обязан любить другие нации – о твоей же позаботятся иные. И баста! Иной образ жизни, иной стиль мышления, иной человеческий опыт всегда притягательны, к ним стремление непроизвольно. Но когда тебя заставляют любить другого по обязанности, не давая возможности самому разобраться в своих чувствах, в тебе возникает внутренний протест против такого давления, и достигается, как правило, обратный эффект.
Получилось нечто удивительное в лингвистическо-социальном смысле. Мы всячески культивировали приставку «интер» в слове «интернациональное» и вдруг обнаружили, что отморозив корень «национальное», дали нашей приставке буйно вырваться из рук и вместо предполагаемой национальной гармонии, всеобщего счастья получили ситуацию, когда все нации чувствуют себя обделенными. Невольно вспоминаются слова Бернарда Шоу: «Если ущемлены чьи-либо национальные права, то нация ни о чем другом думать не может и успокаивается лишь тогда, когда удовлетворяются требования крайних националистов».
Да, подняли вновь голову националисты. Не менее опасны и нигилисты – сирены, ведущие нас обратно в липкое болото унификации. Эти два небольших наслоения, примерно равных во всех нациях, страдающих комплексом неполноценности и манией популярности (причем первые ищут ее в своей этнической среде и окружены «героическим» ореолом, вторые – за ее пределами и обласканы прессой) обрамляют здравое народное ядро.
Националистами будируются центробежные настроения, но стремление власть имущих преодолеть их силовыми аргументами, торопливым навешиванием ярлыков только увеличивает число недовольных и фактически льет воду на центробежную мельницу, грозящую перемолоть наши устои.
Ни в коем случае – увы, приходится это напоминать – нельзя путать националистические потуги и национальные устремления, не стоит приходить в ужас от того, что кроме общих целей, у каждой нации есть свои проблемы, боли, интересы, которые в определенной мере могут вступать в диалектическое противоречие с интересами других этнических групп.
Не признав это, не возведя толерантность в норму, не научившись искусству компромисса, вряд ли мы сможем развязать существующие ныне узлы.
Никакие общенародные беды не обошли стороной Казахстан: насильственная коллективизация, голод 30-х годов, когда погибло около полутора миллионов казахов. Когда же Брежнев орошал умиленными слезами грудь своего друга Кунаева, близ Семипалатинска под землей (было и над ней) ухали ядерные бомбы, в республике закладывались биологические мины – Арал, Балхаш, которые взорвались сейчас, безжалостно и бездумно потрошились недра земли, в лучших оазисах концентрировались экологически худшие предприятия – в Чимкенте, Джамбуле, Экибастузе… Наверное, достаточно свидетельств «нежной любви» Брежнева к Казахстану.
Во всех важнейших социальных
