виде… Посередине набережной, в вакууме от шарахающейся от него толпы стоял Гоги. Он был одет для майских Канн немного странновато.
Синий шерстяной олимпийский костюм на металлической молнии и с надписью «СССР», лаковые белые туфли с длинным носом и твидовая кепка-аэродром. Все это обмундирование торжественно прилипло с помощью пота «минутка» к голове, ногам и телу прямо перед гостиницей со стороны пляжа. Глядя на этот кутаисский смокинг, мне самому стало безумно жарко, и я предложил спуститься на пляж в полной уверенности, что около воды Гоги все-таки хотя бы частично расчехлится. Однако мои надежды быстро захлебнулись в местном море. Гоги, следуя своей кавказской логике, наклонился к моему московскому эмиграционному уху и шепотом сказал: «Кофта не сниму. Фэстивал. Понимаеш? А я очэн, очэн волосаты».
Я не успел спросить, почему это надо говорить шепотом, в связи с тем, что в этот момент на пляже появилась Дорис.
Надо сказать, что это были первые годы французского пляжного топлеса, который несколько лет назад начала продвигать в общество все та же ББ. Ее первым шагом в этом направлении были знаменитые металлические крышечки от пепси, которые на пляже в Сан-Тропе заменили ей лифчик в положении «загар на спине». С тех пор крышечки до нашего появления с грузинским евреем около французских шезлонгов и матрасов не дожили ни у кого и стали явно архаизмом.
Гоги, увидев голосистую (в смысле топлес) американку, сосредоточился на изучении верхней части туловища девушки посредством тяжелого взгляда черного барана-мериноса на соседскую стриженую овцу.
Мало этого, с парнем начали происходить некие метаморфозы. Глаза стали быстро наливаться коктейлем «Кровавая Мэри», а ноги в лаковых ботинках заскрипели в зыбучих песках каннского пляжа.
– Как его зовут? – неожиданно выхрипел из себя шерстяной олимпийский костюм.
В это время любимая как раз показывала мне полуголых звезд под парасолями во главе с Марчелло Мастроянни.
– Девушку? – на всякий случай переспросил я. – Девушку зовут Дорис.
Услышав свое имя, американка улыбнулась синему чучелу «СССР» и скинула занесенные ветерком на ее тяжело обнаженную калифорнийскую грудь песчинки.
Гоги сместил кепку на свой довольно примечательный нос и продолжал стоя плавать в собственном поту, слегка раскачиваясь, как у Стены Плача. Грузинские глаза были по-прежнему сфокусированы на выдающихся особенностях помощницы Бетт Дэвис.
Девушка показывала мне, кто где лежит, спит и загорает вокруг Мастроянни.
– Ти его еб.л, Сашико? – последовал новый вопрос.
Так как с именами, а заодно и с русским языком в еврейской части Кутаиси была явная напряженка, и еще в связи с тем, что я в этот момент разглядывал великого итальянца, потребовалось еще одно уточнение:
– Ты что, ку-ку? Кого «его», Гоги?
И
