в этом не было бы никакой силы и ни какой истины. Вся истина и сила заключается именно в этой вот фразе: «Ах, как я люблю апрель». И дело тут совсем не в апреле, а в этой фразе, услышанной мной некогда.
Часть вторая
После смерти отца Дэну стало одновременно и легче и тяжелее. Он почувствовал, как свалилась мраморная статуя родителя с его плеч, принеся ощутимое физическое облегчение. Эта непривычная легкость рождала растерянность, но в любом случае новое чувство было скорее приятным. А тяжелее потому, что теперь нужно было самостоятельно принимать решения. Не то, чтобы отец при жизни все решал, но уйдя, он заставил переместиться на свое место, которое требовало каких-то действий. Только сейчас Дэн понял, что отец просто своим положением закрывал огромную темную бездну, о которой раньше было совсем неизвестно. Поэтому было уютно, хоть и мерзко. Мерзость никогда не отпускала; но она пряталась в кокон чего-то большого, которое теперь исчезло. Просто исчезло, оставив бедного Дэна один на один с этим непонятным существованием, цель которого явно лежала в неведомых никому краях. А теперь это все называлось жизнью, которая самим фактом вынуждает совершать вещи, в которых, как кажется, так мало смысла и радости.
Решать Дэн, естественно, ничего не хотел, не привык, не желал, ненавидел вообще, что-то решать. До последнего он грел себя иллюзией, что все как-то само устроится и образуется. И действительно, пока был жив отец, который особенно ничего не делал и не решал, все именно само собой и образовывалось. Смерть отца моментально обрушила всю ответственность на Дэна, на его избалованную и утонченную натуру, которая стремилась лишь к эстетическим переживаниям, всячески отвращаясь от того, что было связано с долгом и обязанностью. Он искренне не понимал, зачем нужно поддерживать заведомо ложный, лицемерный и, в общем-то, абсурдный порядок вещей. Никогда он не видел искренности ни в одной великой идее, понимая, что, в сущности, движет людьми. И это вызывало отвращение. Себе он мог простить фальшь, другим никогда.
Теперь нужно было многое решать, и прежде всего, нужно было что-то делать с Марией. Именно делать. Нужно с ней развязывать, и чем быстрее, тем лучше. Дэн хотел использовать смерть отца как благовидный предлог, чтобы расстаться с ней. Наверное, это было неблагородно и даже подло, но, в самом деле, сколько можно влачить эти бессмысленные отношения с человеком, который почти в два раза моложе тебя и с которым нет почти ничего общего? Уже нет, не осталось, улетучилось, испарилось, исчезло. И никакой любви не было, и не могло быть. Сейчас – то это понятно, но только непонятно, как назвать то, что было между ними все эти долгих два года.
Два года сумеречного существования в каком-то бесконечном плотском совокуплении, которое так и не могло превратиться во что-то более существенное. Дэн чувствовал себя свободным и счастливым почти две недели, которые он не виделся с Марией со дня смерти отца. Особенно ничего не нужно было выдумывать; он действительно был занят. И хотя Мария
