кому принадлежит развалюха с покойником. И, если повезет – кто эта красавица, что зазывает в гости со смертельным исходом?
– Хозяева! Есть кто дома?!
Срывая глотку, я пожалел, что со мной нет слуги. После того, как Мигеру обрел лицо в смерти, я ждал, что меня вот-вот позовут выбирать себе нового безликого. Ну, может, не сразу, но через месяц наверняка. Заживут окончательно раны – и тогда… Ладно, через два месяца. Через три?
Четыре? Полгода?!
Время шло, а выбора мне не предлагали. Набравшись смелости (дерзости?), я отважился спросить об этом старшего дознавателя Сэки. И получил вполне благосклонный – против ожидания – ответ: «На дне терпения находится небо».
Больше я эту тему не поднимал, обходясь без слуги. Протоколы дознаний вел сам – что очень замедляло дело – либо поручал запись писцу из канцелярии, если находил свободного. Где ты, Мигеру, с твоими варварскими перьями вместо кистей? Под конец у тебя уже получалось весьма неплохо. Еще бы немножко времени…
Сегодня слуга пришелся бы как нельзя кстати. Вряд ли кто-то отважится ограбить мертвеца в доме, рискуя осквернить себя. И все же следовало отправить гонца с запиской в управу, чтобы сообщили кому следует, забрали тело и организовали похороны. Увы, слуги у меня на посылках нет, и письменных принадлежностей тоже нет, так что покойнику придется подождать.
– Эй, хозяева! Есть кто дома?!
Вымерли они, что ли? Всей улицей?! Может, тут в каждом доме по трупу? Нет, чую: живы. Тишина вокруг напряженная, аж звенит. Кто-то, конечно, по делам ушел, а остальные попрятались, затаились. Выжидают, пока незваный гость уберется прочь. Углядели двух самураев, попрятались. Самураи, значит, чиновники, а в трущобах от чиновников не жди добра. Сидят тише мыши…
Хотя казалось бы, чего им нашей службы бояться? Не полиция, не налоговая управа. Убудет от них, что ли, на пару вопросов ответить? Знаю, знаю, для горожан победнее все чиновники одинаковы. Держись подальше, держи рот на замке. Кто там станет разбирать, из какой ты управы? Это я так, пар выпускаю: накипело!
– Эй, хозяева!..
Нет ответа.
Тоскливо поскрипывает незапертая калитка. Ветер шелестит палой листвой, гоняет ее по дворам. Никого нет дома? По всей улице? Нет, не обманете! Я упорный. Дома хоть и бедные, но жилые, сразу видно.
Ну вот, наконец-то!
Старуха в живописных лохмотьях сидела на колоде у ворот и курила трубку. Точно такой же трубкой пользовался мой отец: черенок из бамбука, а мундштук и чашечка из меди.
– Доброго вам здоровья, обаа-сан[5]!
– Да, здорова!
– Ну и славно!
– Здорова я! Не дождетесь!
Бабка глуховата. Приняли к сведению, говорим погромче.
– Вот и будьте здоровы еще сто лет!
– Нет, не сто еще. Три годка до ста осталось. Или четыре? Запамятовала…
– Подскажите, какая это улица?
Старуха скрылась в облаке сизого
Обаа-сан – бабушка; обращение к пожилой женщине.
