кровей, под другими двумя – лошади простые, крестьянские.
Всадники приметили старика и остановились.
«Кто такой?» – сурово спросил главный.
Его кожаная куртка была перехвачена хорошей офицерской портупеей с большой, тяжелой кобурой на поясе.
«Хожу по белу свету».
В глазах у старика светлело небо.
«И далёко ли ходишь?»
«Земля просторная».
«На что тебе простор? – у главного подергивалась щека: контузия, должно быть. – Тебе и трех аршин хватит».
«Хватить-то хватит, да свои три аршина не сразу сыщешь».
«Это ты не сумневайся. – Главный положил ладонь на кобуру револьвера. – Мы тебе твои три аршина враз определим».
«Это у вас быстро», – согласился старик.
Молодой конник, почему-то в матросской рубахе под солдатской шинелью, выехал чуть вперед и принялся стаскивать висевшую на спине винтовку.
«Из попов, небось? – засмеялся он. – Бородищуто отрастил».
«Погоди, – остановил его главный и снова повернулся к старику: – Какого рода-звания будешь?»
«Звания самого простого – человеческого. Другого вроде бы и не имеется».
«Звание имеется разное, – строго сказал главный. – Красный и белый, буржуй и пролетарий, господа и народ. Так оно по-нашему выходит…»
«Да разве все они не люди? Добрые, злые, хорошие, плохие, а – люди».
«Были – люди, – встрял в разговор третий всадник, чернобородый, в крестьянской одежде. – Были люди, когда с мужика шкуру драли. А теперь – дай нам наше в людях походить».
«И как же это – в людях?»
«Землю, скотину промежду собой поделим поровну, а господ да буржуев – к стенке», – объяснил чернобородый.
«Да отчего же непременно к стенке? Не надоело убивать-то?»
«Нам не убивать никак нельзя, – сказал главный. – У нас с капиталом последний, смертельный бой. Либо мы его, либо он нас. Пока врагов революции не уничтожим до последнего, новую жизнь не построим».
«Вы разве новую строите?»
«Ты что, незрячий? По земле ходишь и не видишь, что вокруг делается».
«Вижу: телега перевернулась кверху колесами, каждый запрягает и волочит в свою сторону. А дорога – вот она. Если телегу опять на колеса поставить да сесть всем вместе, можно мирно решить, по-божьи».
«Я говорю – из попов, – засмеялся молодой в матросской рубахе. – Ишь, стелет!»
«По-божьи народ завсегда в дураках останется, – сказал чернобородый. – А телега твоя, может, и вовсе давно без колес».
«А ты старик – опасный, – дернул щекой главный. – Тебя за твою агитацию расстрелять надо. Да пули жалко: сам долго не протянешь, вон колотит-то всего».
Лошади нетерпеливо переступали ногами. Черные искры дорожной грязи летели из-под копыт…
«Ну, не меня, хоть пулю пожалел», –
