наслаждением вытянув натруженные ноги, повалился на сено. «Вот теперь можно и поспать всласть, – с отрадой подумал он. – Товарняк аккурат до места довезёт». Но сон не приходил. Дремавшая днём боль в раненой руке, будто задавшись целью лишить Николая сна, как всегда, пробуждалась ночью. Он, боясь разбудить соседей, не ворочаясь, здоровой рукой бережно перекладывал ноющую руку то на грудь, то на живот, то вдоль туловища. Боль не унималась.
– Болит, сынок, – услышал он шёпот лежавшего рядом Евсеича. – Холодно ей! Дай – ка я тебя укрою. Согреешься, и ей полегчает. Рука – то правая, вот это плохо. Но ты молодой ещё! Бог даст, выправится рука, выправится!
Набросив на Николая что – то тёплое, Евсеич строго приказал: «Теперь спи!»
Тепло приятно растекалось по всему телу, боль в руке начала медленно затухать. Аромат сена, тёплый запах, шедший от лошадей, напомнили о далеком, почти забытом детстве в родном доме, где звонко и радостно жилось ему в окружении дружной и любящей семьи.
Во сне приснились ему отец с матерью, братья и сёстры. Сам он видел себя мальчиком, стоящим у родного дома,
в который никак не может войти. На крыльце толпилась вся семья, он чётко видел это и с радостью осознавал, что все они живы, только почему – то, как это всегда было во сне, не различал их лиц. Все протягивали к Коле руки, говорили что – то и жестами приглашали в дом. Он сделал несколько шагов навстречу, но подняться на крыльцо так
и не смог: с каждым шагом оно уплывало от него всё дальше и дальше…
Проснулся Николай от того, что вместе с морозным воздухом ворвался в вагон яркий луч дневного света.
Состав стоял на какой – то крупной станции: по громкоговорителю слышался то ли простуженный, то ли охрипший от крика голос диспетчера.
Евсеич был уже на ногах. Черпаком он ловко доставал из мешка овёс и, приговаривая что – то своё, только ему ведомое, бережно отсыпал положенную порцию каждой из своих подопечных. Тулупа на нём не было, одет он был
в старый полушубок, сквозь дыры которого то тут, то там торчали куски овчины. Николай взглянул на себя и обомлел: всю ночь он проспал под чужим тулупом. От неожиданного открытия стало не по себе:
– Евсеич, зачем?
– А, проснулся, сынок, – вместо ответа услышал он воркующий голос. – Вот и ладно! Сон – самый, что ни на есть, лучший доктор! Вставай, помогать будешь! Загнали нас в дальний тупик, видно, долгонько простоим! Двоих ребят я за водой для лошадок снарядил! А ты живой ногой сбегай за кипятком! Не заплутай на путях – то! Не скидывай шубу, не скидывай! Одевай и беги.
– Нельзя, патруль остановит!
– Оно и так, а я, старый пень, не подумал!
Когда Николай вернулся, Евсеич уже поил водой своих лошадок.
– Пей, пока не остыла! Ну, будет, будет, другим оставь, – поглаживая морду или шею каждой красавицы, ласково приговаривал он. И тут же, не поворачивая головы к людям, повелительно распоряжался: – Чего тянете? Есть пора! Кипяток стынет!
С того первого утра так и повелось:
