он про вас рассказывал. Вы ведь хирург? И военный?
– Уже нет. – Я замялся: – Простите… я так до конца и не понял, зачем вы пришли?
– Ах да. – Женщина махнула в сторону дома: – Я заканчивала обход, увидела свет в окнах и решила на всякий случай заглянуть.
– Нельзя уже и свет включить?
– Да нет, дело не в этом, – улыбнулась Натали. – Сейчас я вижу: все в порядке, и мне не следовало вас тревожить. Просто пару месяцев назад, сразу после смерти вашего дедушки, нам сообщили, что здесь горел свет. Дом, по идее, должен был пустовать, и я решила проверить, в чем дело. У меня возникло чувство, что здесь кто-то жил. Никаких повреждений я не заметила, только взломанную заднюю дверь, но, учитывая свет в окнах, я решила: за домом надо присматривать. С тех пор я изредка сюда заглядывала – убедиться, нет ли непрошеных гостей. Бродяг, нелегалов, беспризорников или наркоманов, подпольно варящих мет.
– А что, в этих краях таких много?
– Не то чтобы много. Как и везде. Работенки нам хватает.
– К слову, я – не наркоман.
Она взглянула на бутылку у меня в руке:
– Алкоголь – тоже наркотик.
– Даже пиво?
– Без комментариев, – усмехнулась Натали.
Я решил, что она немного младше меня. Светлые волосы собраны в слегка растрепанный пучок, а глаза настолько голубые, что хоть сейчас разливай по бутылочкам и продавай в супермаркетах. Чертовски красивая женщина, а что еще важнее – без обручального кольца.
– Может, осмотрите дом? – предложил я.
– Нет, я рада, что теперь все в порядке. Мне очень нравился Карл. Мы с ним болтали на фермерском рынке, где он торговал медом.
Я помнил, как по субботам сидел вместе с дедушкой у придорожного лотка, однако на рынке мы не бывали. Впрочем, с тех пор Нью-Берн сильно изменился: появились новые кафе, магазины, предприятия. Впрочем, в Александрии – одном из придатков Вашингтона – в пять-шесть раз больше жителей, и даже там, думаю, мужчины не давали бы проходу Натали Мастерсон.
– Расскажите подробнее, кто мог поселиться в моем доме.
Меня это не слишком заботило, просто не хотелось отпускать Натали.
– Я уже сказала все, что знаю.
– Вы не могли бы подойти ближе? – попросил я, показывая на ухо. – А то я плоховато слышу. Попал под обстрел в Афганистане.
Слышал я прекрасно; внутреннюю часть уха снаряд не повредил, пусть даже внешнюю снес напрочь. Да, признаю: порой я умышленно давлю на жалость. Я снова сел в кресло-качалку, надеясь, что Натали не задалась вопросом, почему я пожаловался на слух только сейчас. Фонарь освещал ее лицо; она какое-то время разглядывала мой шрам, затем поднялась по ступенькам и, развернув ко мне второе кресло-качалку, села. Правда, сперва отодвинула его подальше.
– Благодарю, – сказал я.
Натали улыбнулась – не слишком тепло: похоже, сомневалась, что я плохо слышу, и раздумывала, не зря ли села. Зато улыбка была достаточно широкой, чтобы я полюбовался на ровные белые зубки.
– Как я уже сказала…
– Вам
