свою очередь, использовал меня для повышения собственной самооценки, вступая в связь с моей идеализированной фигурой. Осознание этого привело к пониманию удовлетворения, получаемого им от того, что на роль наиболее одаренного ребенка мать выбрала именно его. Несмотря на весь свой гнев, он испытывал благодарность за чувство собственной исключительности, дававшее ему заметное нарциссическое удовольствие. То же самое было и в анализе: я нуждался в его успехе, чтобы повысить свою самооценку; таким образом, он мог чувствовать себя особенным пациентом и получать от этого нарциссическое удовлетворение.
Такие же двойственные отношения были у него и с фигурой конкурента-отца. Он не только пытался победить меня, но и полагал, что я тоже соревнуюсь с ним и стремлюсь к победе в нашем взаимодействии. Мои интерпретации он нередко воспринимал как попытки «превзойти» его, «поставить на место». Хотя, как правило, в анализе Декстер играл роль сына (а аналитик – отца), в этом случае пациентом был аналитик, сам же пациент оказывался на месте отца, боящегося потерпеть поражение. Обе трансферентные формы представляли собой отыгрывание наиболее важных для Декстера объектных отношений. Первая объединяла полюса «эксплуататор – эксплуатируемый», вторая состояла из ролей «победителя» и «побежденного», причем в обоих случаях пациент исполнял обе роли. Перенос позволил увидеть объектные отношения, которые Декстер пытался привнести во все значимые межличностные взаимодействия.
Эти аспекты переноса продолжали существовать даже после того, как Декстер ясно увидел, что они происходят из его отношений с родителями. Между его знанием об отыгрывании ранних отношений и его восприятием аналитика образовался раскол. Устойчивость созданного им образа аналитика стала значительным препятствием на пути преодоления его невроза.
Декстер видел, что его попытки ублажить меня и его видение меня как «всегда неудовлетворенного» скрывают его стремление иметь близкую связь – такую, когда аналитик и пациент «действительно знают друг о друге все», такую, как между ним и его матерью. Теперь ему стало казаться, что его чувство собственной исключительности в ее восприятии не было признаком по-настоящему глубокой связи с ней, а скрывало пустоту, которую он ощущал рядом с ней. Он защитился от своей жажды близости с ней так же, как сейчас пытался сделать в отношениях со мной, – почувствовал себя фрустрированным и используемым. После того как эти чувства были интерпретированы в терминах защитных механизмов, он столкнулся с возможностью близости, которой прежде никогда не ощущал. Эта угроза таилась в отношениях со мной, и он почувствовал себя разбитым и потерянным.
Тогда Декстер применил свой обычный прием: он вернулся к мысли об особых отношениях между нами, в которых ему доставалась роль используемого. Таким образом он сохранял право на гнев и застревал в том же самоограничивающем паттерне, что и с матерью, – в ответ на эксплуатацию
