style="font-size:15px;"> В последние месяцы (и даже годы) правления Ельцина негатив (прессы и населения) в отношении президента приобретал все более сниженный характер, ненависть перерастала в презрение, гнев сменялся насмешками. О президенте начали при жизни забывать – в качестве участников политического процесса говорили о ком угодно, только не о Ельцине, превратившемся чуть ли не в предмет интерьера. Общим местом стали оценки президента как «бессильного», «управляемого», «неадекватного». Они накладывались на традиционные стереотипы относительно «непредсказуемости» Ельцина и его «патологической жажды власти».
Все это усугублялось общей информационной атмосферой в стране. В ситуации размывания практически любых систем координат, в ситуации, когда отсутствует не только реальная власть, но и реальная оппозиция, когда ни один сюжет, ни одна политическая фигура не определяют ни общественной поддержки, ни общественного отторжения, в общем, в ситуации кризиса контекста информационно-политический словарь радикально деполяризовался. Оценки ситуации в терминах «правильно-неправильно», «хорошо-плохо» перестали восприниматься. Политическая пресса заговорила исключительно языком театра абсурда, драма повсеместно вытеснилась скетчем, трагедия – фарсом.
Но на этом фоне образ Бориса Ельцина приобрел – в недолгой исторической перспективе – иные контуры.
Стало очевидным: ничто так далеко не отстоит от истины, как миф о ельцинской «непредсказуемости» – на протяжении девяти лет пребывания во главе России президент действовал практически по одной и той же простой логической схеме. Одновременно оказался некрасивой выдумкой и пресловутый «животный инстинкт власти», потому что если бы такой инстинкт был, он еще девять лет назад вынудил бы Ельцина не упустить эту власть из рук, укрепить и консолидировать ее и, при желании, превратить в реальную диктатуру.
Ельцин породил обостренно персонифицированную эпоху. Никогда прежде в XX веке (даже во времена Хрущева) политическая среда не создавала такой бурлящей волюнтаризмом, одиозной и предельно персонифицированной человеческой массы. Повседневный подвиг и повседневный же скандал стали фоном общественно-политической жизни.
В этом контексте «никакой» Путин оказался контрастно и эффектно востребован. Во всем противоположный Ельцину именно как политический тип, именно как функциональный элемент официальной системы власти, Путин с самого начала мог выступать в роли «дистиллированного президента», очищенного от груза ответственности как за свои, так и за чужие провалы, ошибки и преступления.
Здесь как нельзя кстати оказалась и куцая деловая биография Путина (госчиновник, помощник мэра, а потом заместитель мэра Санкт-Петербурга Анатолия Собчака, заместитель управляющего делами президента, начальник контрольного управления администрации президента, директор ФСБ России и т. д.), которая в другой ситуации работала бы исключительно
