их снисходительным взглядом, отвинтил пробку, и огненная влага заклокотала в его горле. У заурядного (для русского) действия была отчаянная элегантность и своя ритуальная красота. Через десяток секунд он поставил пустую емкость на стол и, взяв обещанную награду, гордо вернулся на свое место. Восхищенные немцы зааплодировали триумфатору – эффект необыкновенного в обыкновенном.
– Ну и кто теперь тащить тебя будет? – спросил погрустневший мединструктор.
– Спокойно, – Грищенко отхлебнул пива, – и не стилько пили. – Он впервые за полтора года службы походил на человека довольного своей жизнью и даже не хотел спать. – Куда солдата не целуй – везде жопа. – Каптер был явно в ударе.
Мы вышли на улицу и закурили.
– Здесь где-то недалеко, – Бурилович вглядывался в нумерацию домов. – Блюменштрассе, 19, – повторил он адрес.
– «Ничь яка мисячна…» – вдруг загорланил украинскую песню каптерщик. Он был вызывающе пьян.
– Здравствуйте, девочки, – саркастически произнес мединструктор и, вдруг толкнув Николая в кусты, сам прыгнул следом за ним. – Патруль! – выкрикнул он приглушенно уже из-за укрытия.
Я остановился и застыл в секундном замешательстве. Освещенные уличным фонарем, три человека в военной форме стремительно приближались ко мне.
– Беги! – из кустов послышался настойчивый шепот Буриловича.
Наконец, я очнулся и, стремглав, бросился через дорогу. Вдогонку раздался оглушительный топот кованых сапог по брусчатке. По склону насыпи я скатился к реке, и, по петляющей в зарослях травы тропинке, мчался, очевидно, быстрее ветра. Инстинкт преследуемого, как известно, безошибочен и вскоре звуки погони стихли. Ещё некоторое время я бежал, а затем, совершенно обессиленный, рухнул на землю. Высохшая трава пахла валерианой и ромашками. Что-то знакомое и до боли родное теплой волной промелькнуло в моем сознании. Отдышавшись, я поднялся и осмотрелся вокруг. Невдалеке виднелись – насколько это можно было разобрать в свете неполной луны – деревья небольшой рощицы, а за ней на холме высились прямоугольники нескольких одинаковых зданий. «Наш гарнизон», – подумал я и зашагал вперед по дорожке, которая, изогнувшись вокруг небольшого холма, уходила вниз, в сомкнутые деревья. «К гаштету самовольщики протоптали», – я отодвигал ветки и спотыкался о пни. Впереди снова блеснула вода реки. На искаженной мягким ветерком ее поверхности багрово плясали зловещие лунные блики. Обозначив пустоту сумерек, белыми хлопьями клубился туман. Деревья стали гуще, их кроны скрывали и без того тусклое мерцание ночного светила. Я понял, что тропинка, очертания которой почти исчезли, ведет меня в сторону, противоположную нашей воинской части. Вдруг жутко заухал филин. Где-то неподалеку хрустнула ветка. Ночь и безмолвие оказались совершенно разными понятиями. Громадное сине-черное небо распласталось надо мной. Звезды были
