будто он неделю не спал. Под мышкой у него была зажата обувная коробка, а одет он был в синие джинсы, высокие «конверсы» и ярко-оранжевую футболку с надписью «ЛАГЕРЬ ПОЛУКРОВОК». Это был старина Гроувер. А вовсе не козлоногий парень.
Может, мне и правда приснился кошмар? Может, с мамой все в порядке? Мы уехали отдыхать и зачем-то остановились в этом большом доме. И…
– Ты спас мне жизнь, – сказал Гроувер. – Я… в общем, это меньшее, что я мог сделать… Я вернулся на холм. Подумал, может, ты захочешь оставить его себе.
Он с волнением положил коробку мне на колени.
Внутри оказался черно-белый бычий рог, зазубренный у обломанного основания и перепачканный кровью на конце. Значит, это не сон.
– Минотавр, – сказал я.
– Э-э, Перси, не стоит…
– Ведь его так звали в греческих мифах? – настаивал я. – Минотавр. Получеловек-полубык.
Гроувер беспокойно потоптался на месте:
– Ты два дня был без сознания. Что ты помнишь?
– Мама. Она в самом деле…
Он опустил взгляд.
Я посмотрел вдаль. За лугом зеленели рощи, вилась речка, и под синим небом расстилались земляничные поля. Долину со всех сторон окружали холмы, а на вершине самого высокого из них, расположенного прямо напротив меня, росла большая сосна. В лучах солнца даже она казалась прекрасной.
Мамы больше нет. Мир должен был погрузиться во мрак и холод. В нем не должно было остаться ничего прекрасного.
– Мне жаль, – шмыгнул носом Гроувер. – Я неудачник. Я… я худший сатир на свете.
Он застонал и с такой силой топнул ногой, что она отлетела. То есть отлетел его кед. Внутри оказался пенополистирол с углублением в форме копыта.
– Ох, Стикс! – пробормотал он.
В ясном небе загрохотало.
Пока он пытался приделать обратно фальшивую ногу, я подумал: ну что ж, сомнений быть не может.
Гроувер – сатир. Я готов был спорить, что под курчавыми каштановыми волосами у него на голове скрываются крохотные рожки. Но мне было слишком тяжело, чтобы переживать по поводу сатиров, да и минотавров тоже, которые, оказывается, существуют на самом деле. Значение имело лишь то, что мама растворилась в тисках чудовища, исчезла в желтой вспышке.
Я остался один. Сирота. Мне придется жить с… Вонючкой Гейбом? Нет уж. Этого не будет. Сначала поживу на улице. Скажу, что мне семнадцать, и запишусь в армию. Что-нибудь придумаю.
Гроувер по-прежнему хлюпал носом. Вид у бедного парня – бедного козлика, сатира или кто он там – был такой, словно его вот-вот ударят.
– Ты не виноват, – сказал я.
– Нет, виноват. Я должен был защищать тебя.
– Это мама тебя попросила?
– Нет. Но это моя работа. Я хранитель. По крайней мере… был хранителем.
– Но почему… – Вдруг у меня закружилась голова, а перед глазами все поплыло.
– Не перенапрягайся, – сказал Гроувер. – Держи. – Он помог мне удержать
