на зеленую воду, где еще сотню лет назад топили дето-убийц. Палач любил это место, потому что другие забредали сюда крайне редко. Пруд считался проклятым, слишком много бедных душ нашли смерть в этих водах. Горожане поговаривали, что в полнолуние здесь слышны были крики и стенания умерших. Но Куизль ни разу их не слышал – напротив, здесь царила полная тишина, которой так не хватало палачу в городе.
Куизлю был нужен покой. Он раздумывал, как ему следует поступить с Бертхольдами. Разумно ли отправляться к секретарю Лехнеру и рассказывать ему о кражах со склада? Раньше Куизль не раздумывал бы ни секунды, но теперь опасность угрожала его внукам. Но неужели Бертхольды и вправду станут нападать не безвинных детей?
Но как ни старался Куизль во всем разобраться, мысли его то и дело обращались к прошлому. Вчерашний разговор с сыном Георгом пробудил в нем воспоминания: о войне, убийствах и сражениях, но прежде всего о единственном настоящем друге, который у него был за всю жизнь. Они через многое прошли вместе, в атаках всегда стояли рядом в первом ряду и были одного возраста, как братья.
Но прежде всего их связывала общая судьба, отличавшая обоих от остальных людей.
Куизль смотрел на воду и отражения растущих вдоль берега ив. Внезапно в нос ему ударил запах пороха, и в отдалении послышались крики и лязг оружия.
Он словно заглянул в туннель, в конце которого сменялись размытые картины…
Бьют барабаны, играют флейты, в воздухе стоит запах жареной баранины. Восемнадцатилетний Якоб шагает от одного костра к другому. Всюду, насколько хватает глаз, видны пестрые палатки, рядом с ними обтянутые грязным полотном повозки маркитанток, наскоро насыпанные валы, а за ними – город, который завтра они будут штурмовать.
Переживет ли он завтрашний день?
Вот уже пять лет, как Якоб вступил в армию. Из некогда прыщавого барабанщика вырос широкоплечий мужчина, грозный боец, который неизменно стоит с цвайхандером[9] в первом ряду. Полковник выдал ему грамоту мастера длинного меча, люди боятся Куизля – потому что знают, что этот меч собой представляет. Волшебный клинок, кровопийца, он скрипит и стонет всякий раз, как начинается сражение.
Меч палача.
Забросив клинок за спину, он шагает по лагерю. Солдаты, его знающие, сторонятся, некоторые крестятся. Сыну палача здесь не рады; его уважают, его слушаются – но не любят.
Кто-то неотрывно смотрит ему в спину. Якоб чувствует это и разворачивается. Возле костра, точно откормленная жаба, сидит самый безобразный парень, какого ему доводилось встречать. Лицо раздуто, как пузырь, глаза выпучены, рот перекошен. Якоб смотрит на незнакомца и не сразу понимает, что тот улыбается.
– Чудесный клинок, правда, – говорит парень. Голос его звучит мягко и рассудительно, что никак не сочетается с его лицом. – Немало денежек стоил, наверное. Или стащил где-нибудь?
– Тебе какое дело? – огрызается Якоб.
Он решает уже отвернуться, но собеседник его шарит за спиной и достает из-под рваной тряпки двуручный клинок в полтора шага длиной.
Цвайхандер – двуручный меч.
