Глупый мальчишка, он тогда думал, что перехитрил систему, в то время как система посмеялась над ним. И теперь он был обречён просиживать свою дурацкую жизнь на этом неудобном стуле до самой пенсии.
Адам представил себя, пятидесятилетнего, за тем же самым столом в окружении вчерашних студентов, которые никогда прямо не взглянут на него, никогда не скажут ему ни слова, но будут молча презирать его. Он этой картины его затошнило.
Рабочий день закончился ровно в пять, и вокруг сразу зашелестело и заскрипело – несколько десятков работников одновременно отодвигали стулья, собирали бумаги, кашляли и устремлялись на выход. Адам не выбивался из вереницы монохромных сослуживцев и в едином с ними порыве выплыл на улицу, где стало намного легче дышать.
Они тут же рассеялись, расползлись в разные стороны, и несколько секунд спустя Адам шагал к метро в одиночестве, как будто все эти люди ему только привиделись. Лил дождь, и он решил, что сегодня легко обойдётся без прогулки. Не верилось, что меньше недели назад они с Томом грелись на почти летнем солнце. Тот день казался далёким, как и всякий хороший день, которых на его долю выпадало немного. Убирая кресла в кладовку, Адам с тоской думал о том, что впереди его не ждёт ничего, кроме долгих тёмных вечеров один на один с телесериалами. Встречи с Томом, посиделки у них с Полли дома время от времени выдёргивали Адама из потока бессмысленной рутины. В их компании он почти становился собой прежним, он даже мог смеяться и шутить, но стоило остаться в одиночестве, как весёлая маска сползала с лица.
Спустившись в метро, Адам сел в полупустой вагон. Голова сразу отяжелела, и сон набросился на него, словно оголодавший пёс.
Через полчаса он плёлся от трамвайной остановки с единственной мыслью о кровати, застеленной свежевыстиранным и выглаженным бельём, обещающей ему несколько часов бездумного блаженства. Свернув с тротуара на заросшую травой тропинку с разбитой плиткой, Адам ступил в гетто, ставшее ему домом несколько лет назад. Серые панельные дома торчали из буйных зарослей, как гнилые зубы. Никем не укрощённая растительность расползалась по полупустому спальному району, угрожая вскоре вселиться в квартиры на правах полноценных жильцов. Тропинка, по которой шёл Адам, терялась в гуще сухой высокой травы и кустарника, а остатки плитки едва угадывались под сорняками. Тут было тихо, как бывает только в брошенных людьми и животными городах, которые сгубила неведомая катастрофа. Но здешняя катастрофа не убила жизнь, некое её подобие всё ещё теплилось за стенами пятиэтажек. Умерло то, что было бесплотным, – желание шевелиться и обустраивать свой маленький мирок, умение смеяться и выращивать розы. Выбитые стёкла тут и там, запущенные, полностью заросшие дворы, проржавевшие качели и горки кричали об этом безмолвно и отчаянно.
Адам пешком поднялся на пятый этаж – лифт на его памяти не работал ни дня, и с облегчением вставил
