чисто, успокойся.
Конверт был невесомый, как будто пустой, никаких надписей на нём, естественно, не обнаружилось.
«Ты ждал, что они оставят обратный адрес?» – усмехнулся он про себя. Ну так догадайся сам с одной попытки.
Впрочем, мысль о том, что Управлению взбрело в голову начать общаться с ним по переписке, Адама почти рассмешила. Но именно это его в конце концов и успокоило, и сердце унялось, забилось ровнее. Почти твёрдыми руками он надорвал бумагу.
Сперва ему показалось, что там и впрямь ничего нет. Облегчение пополам с разочарованием уже нахлынуло на него, но тут он перевернул конверт, и на пол медленно спланировал обрывок разлинованного листка. Он глядел на Адама снизу вверх, лёжа на светлом паркете, маня написанными от руки каракулями.
Он поднял листок, почти не дыша. До того, как мысли приняли форму, которую способен был обработать мозг, Адам уже знал, чей это почерк. Ему хватило полсекунды, чтобы прочесть несколько бессмысленных строк: сверху стояла дата, ниже – показания каких-то приборов и начало отчёта о неисправностях. Из этой белиберды смысл для него имела только первая строка, на которой значилось пятое октября.
Этого года.
Восемь дней назад.
Адам сам не заметил, как его брови поползли вверх. Всё ещё не веря глазам, боясь, что ему померещилось, он вновь и вновь перечитывал бессвязные каракули. Ошибки быть не могло. Ни у кого на свете не было подобного почерка – странного, узорчатого, похожего на причудливый орнамент. Буквы «к» и «у» с неповторимыми изогнутыми хвостиками, а в центре «о» неизменная точка. Так писал только один человек, и до этой секунды Адам не сомневался, что этого человека давно нет в живых.
– Бернард, чёртов ты мертвец! – благоговейно прошептал он.
Адам несколько раз осмотрел листок и конверт – изнутри и снаружи. Разумеется, никаких больше сюрпризов там не было, но он был не способен остановиться, вновь и вновь вертел бумажки в руках. Бернард жив. Жив!
Если бы ему сказали лет семь назад, когда он учился на первом курсе Академии, что однажды он будет совершенно счастлив, узнав о спасении этого жирного зануды, Адам бы очень обидно смеялся.
Бернарда никто особенно не любил – ни студенты, ни преподаватели, хотя последние, бесспорно, но скорее вынужденно, отдавали ему должное. Толстый, неуклюжий, с вечно потными ладонями, он был объектом насмешек вовсе не из-за внешности. Его потрясающее умение говорить людям гадости с невинным видом и под соусом дружеской беседы выводило из себя каждого, кто хоть раз с ним встречался. Бернард не щадил никого, даже профессоров, и это спокойно сходило ему с рук по одной банальной причине – он был гениален. Любая техника – от фена для волос до военного самолёта – представала перед ним обнажённой. Бернард видел её насквозь, понимал, как она устроена до самого последнего винтика, знал, что и как можно прикрутить к автомобилю, чтобы
