моим. Еще посмотрим, кто кого обскачет! Хотя на сегодняшний день: он выпускает диск за диском, а я «молчу» вот уже… неужели три года! Да, целых три года! С ума можно сойти! Нет, хватит! Довольно. К черту, к дьяволу всех этих предсказателей, мистиков-тароистиков! Что они понимают? Выдумали тоже, что мне якобы грозит опасность, если я опять начну писать музыку. Все они тоже лживые рожи. Не стану я больше никого слушать, даже Йоко! Кстати, ведь она выпустила диск, в то время как я пьянствовал в Эл Эй. Ее даже в дискотеках играют. А меня не играют! Черт меня дери! Я просто теряю время! Где моя гитара? Меня аж озноб пробирает – так чешется душа от творческого зуда! Аккорд. Надо подтянуть струны.
Не одна струна D, а почти все струны на самой легкой гитаре ослабли. Напряжения не было, музыка вышла из гитары, как воздух из надувного шарика. Я занялся было грифом, но что-то мешало.
Нет, не то! Начну-ка я лучше с текста. Где бумага и ручка? Паркер не обязателен для этого предприятия. «Когда я был молод, я рвался туда и сюда, но время уходит, его не вернешь никогда…» Лучше: «метался туда и сюда», только при чем тут «время»? Это философская категория, а я пишу лирику! Да, лирику, а не философский трактат! «Теперь я стал старше и знаю, чего я хочу, с тобою решил я остаться и жизни другой не ищу…» «Я рад, что с тобою я в ногу иду…» по Центральному Парку… «И мальчик наш ясноглазый…» Однако «ясноглазый» совсем не помещается в размер. Шустрый или бойкий уже лучше… «ручонки»… «все лучше и лучше…» «закат безмятежен…»
Я писал и зачеркивал и писал заново. Я чувствовал, как меня подхватило и понесло, но понесло куда-то не туда. Меня скорее заносило, чем выносило на той заколдованной дорожке, которая не раз уже приводила меня в самые неожиданные моменты на вершину – Парнаса, что ли? Это были земляничные поля вдохновения, среди которых почти незаметная, петляла моя тропка. Но как ее было отыскать теперь, когда все волшебные окрестности запорошило золотой пылью? Незаметно настала ночь. Выбившись из сил, я с проклятием смял исписанные листы. Но все-таки не разорвал их в клочья. Ладно уж, пусть останется что-нибудь на потом.
Я еще вернусь к моим наброскам. Еще на вечер! Хотя уже вообще-то ночь, но это ничего. Лиха беда начало, а начало положено. Пока я ничего не стану говорить Йоко. Пусть она думает, что я пишу дневник или письмо тетушке Мими. Она уже давно – наверное, с тех пор, как завелась эта бодяга с нашей высылкой и улица перед нашим домом в Гринвич-Виллидж стала кишеть гуверовскими агентами, – смотрела косо на мои стихи, а уж когда ее любимчики-экстрасенсики усмотрели некую опасность для меня, если я буду по-прежнему писать стихи и сочинять музыку, то уж тут был вынесен высочайший вердикт, строжайше запрещающий мне всякий род творчества. Так что же мне осталось? Нянчиться с ребенком и записывать в дневник рецепты для самого здорового в мире хлеба из цельнозерновой рисовой и кукурузной муки! Сначала я так и делал, но она добралась и до моего дневника. Тогда я написал пару крепких словечек
