осталась для них тайной. Давным-давно обоих отправили в некий очаг. После этого Иосип сделался полным дураком, а Иван Иванович в придачу стал таким, как сказано выше.
Звали их, конечно, иначе.
Долго думали, как с ними быть. В итоге пристроили в культурно-развлекательный отдел, благо в анкетах поминались музыкальные и вокальные наклонности, после чего приспособили к цирковому обслуживанию чинов.
Но их геройское прошлое не забыли. О нем и размышлял полковник госбезопасности Бобров, когда поднимался по лестнице в их скромное казенное жилище. Шагая, Бобров обнимал два внушительных пакета. Из одного торчали горлышки бутылок и свисала связка сосисок. Из другого выглядывал ананас.
Родное ведомство редко баловало ветеранов продовольственными наборами. К приходу Боброва отнеслись со всей посильной комитетской выдержкой. Иосип принял дары, а слабосильный Иван Иванович с серьезным видом закатился в огромное кресло с умышленно продавленной под его форму ямой. Там он сцепил на экваторе пуза ручки и приоткрыл слюнявый рот.
– Грешен, каюсь, не проявлял по занятости подобающего участия, – повинился квадратный Бобров, снимая в прихожей шляпу и просторный плащ.
Он пригладил русые волосы и с бодрой улыбкой вошел в гостиную, где поначалу как бы растерялся, но быстро сообразил подсесть к столу. Яства выставили, вывалили, высыпали, так что замурзанной скатерти стало не видно. Иосип расставил чайные чашки с цветочками, Бобров без промедления разлил армянский коньяк.
Иван Иванович смотрел не мигая.
Выпили по первой и сразу же по второй. Порозовевший Иосип ударил в ладоши, сорвал целлофан со свекольного салата, погрузил в него ложку. Бобров одобрительно закивал.
– Ешьте, товарищи, – призвал он.
Иван Иванович поел. Пока он этим занимался, отвернулся даже Иосип, а Бобров подумал о полной беспомощности медицины катастроф. Он явился с деликатным поручением и счел правильным подготовить почву, навести мосты, укрепить контакт.
– Сколько же лет прошло? – воскликнул он с деланным недоумением. – Ведь кажется, будто было только вчера. Я бы с удовольствием еще раз послушал, товарищ Иосип, про тот проклятый очаг. Ведь вы наши герои, и слава тех дней никогда не смолкнет.
Но ответил ему не Иосип, а Иван Иванович: запел. Исполнял он все то же, что и всегда на арене. Бобров с удивлением обнаружил, что слышал эту песню неоднократно, однако ни разу не уловил, что речь в ней идет как раз о пресловутом подвиге. Вблизи, в интимной обстановке, он разобрал отдельные слова.
Иосип, сидевший с тупым лицом, дослушал до конца, а дальше заговорил сам.
Речь его была примитивна и отрывиста. Лес. Взрыв. Темная ночь, детская кроватка. Прожектор, который осторожно шарил по дымящимся пригоркам. Зеленые существа, запах хлорки,
