исчислялся столетиями.
– Какое твое полное имя?
Он остановился в дверях комнаты с чучелом головы лося и камином. Теперь кровать была застелена. Вот где он спит.
– Говард Холт.
Впервые слышу. Конечно, с таким же успехом он мог назваться Даффи Даком.
– Ты с Верхнего полуострова?
– Ну, я живу на Верхнем полуострове уже некоторое время.
– Ты из Мичигана?
Он промолчал. Его голос не выдавал акцента – никакого, вообще.
– Зачем тебе особняк?
– Я же сказал, что готовился к встрече с тобой.
– Хочешь сказать, что купил Ведьмин дом для того, чтобы засунуть меня в подвал?
Как курицу – в курятник, в который не представляет труда заглянуть с ружьем или с газовой горелкой для опаливания перьев.
– Насколько я вижу, ты сейчас не в подвале, – сказал Говард.
Впрочем, именно туда мы и направились.
18
Рулоны дорогих льняных холстов, тюбики с масляными красками, разбавители. Парочка новеньких палитр. Мастихины каплевидной формы, ретушный лак, скобозабивной пистолет, скобковыниматель, плоскогубцы, щипцы для натяжки холста. Коробка ветоши, гора белых бумажных полотенец, влажные салфетки. Мольберт, аккумуляторные светильники. Пахло как в мастерских, где делают рамы и подрамники, но под сосновой стружкой притаилось что-то колкое, сухое, словно запах покинутой норы. Возможно, виной тому цементный пол.
Обводя вокруг себя блуждающим взглядом, я стоял на пороге своей студии, перенесенной в подвал Ведьминого дома, и ошеломленно молчал. Холт оставил кругленькую сумму в художественном магазине, в точности зная, что я использую и чему отдаю предпочтение.
– Я взял на себя смелость снабдить тебя готовыми подрамниками из сосны, – заметил он. – Но при необходимости могу достать подрамник того размера, какой ты укажешь.
Кистей было больше тридцати, и среди них я с непроизвольным облегчением заметил те, которые использовал чаще остальных. Коснулся флейца, кисти с длинным мягким синтетическим ворсом, когда мой взгляд остановился на канцелярском ноже.
– Ты подгонишь и натянешь холст в моем присутствии. Потом я заберу все, что будет мешать тебе думать исключительно о работе… Что-нибудь не так?
– Здесь нет музыкального центра.
– Знаю, – бодро сообщил Холт. – Видишь ли, я глубоко убежден, что в тишине ты найдешь то, что оставалось скрытым от тебя в грохоте музыки.
Я встретился с ним взглядом:
– Я не работаю в тишине.
– С этого дня работаешь.
– Говард, я не могу…
Его глаза утратили мягкость.
– Не бывает одного без другого: красоты без уродства, смысла без отречения, силы без боли, знания без тишины. Предназначения без жертвы. Жертва неотъемлема.
Я отвернулся:
– Когда
