хребту, в последнюю – окорок.
– Из него мог бы выйти превосходный охотничий трофей, – заметил я. В паутине ветвей запутались глухие декабрьские сумерки. В ускользающем свете мои руки были темными от крови, рукава флиски одеревенели. Воспитание в себе аккуратности требует волевых усилий, а мне сила воли нужна была для других задач. – Мы оставим его так?
– Еще до конца ночи от него ничего не останется. – Говард вытер о штанину клинок своего основного ножа, потом, не глядя, сунул его в поясные ножны. – Проголодался?
После целого дня, проведенного на воздухе, у меня разыгрался зверский аппетит. Я был готов сожрать мясо сырым, зубами разрывая жесткие волокна.
– Еще бы!
– Если попросишь полную прожарку, – заметил Холт, очищая руки о снег, – я буду вынужден отказать тебе.
Расстегнув воротник-стойку, я подставил разгоряченную шею под ледяное лезвие наступающей ночи.
Говард сходил к машине и вернулся с топором, чугунной решеткой и сумкой с каким-то барахлом. Пока я заканчивал с оленем, он разжег костер. Филей он промыл, нарезал на куски и поместил в брусничный маринад. Когда дрова прогорели, оставив после себя слой мерцающих углей, Холт бросил темно-красное мясо на чугунную решетку, смазал все оливковым маслом и пристроил решетку над углями.
Без преувеличения, это был лучший ужин в моей жизни. Вкус оленины ни с чем не спутать, а вкус свежеприготовленной оленины, вырезанной собственными руками, подобен пению ангельского хора. Я проникся искренней симпатией к своему таланту к свежеванию.
– Как насчет короткой молитвы? – предложил я, вытирая бороду о рукав флиски. – Может, посидим и подержимся за руки? Поклоняясь одному из кровавых богов.
– Некоторые боги неимоверно стары. – Говард хмыкнул с набитым ртом. – Старше страха человека перед темнотой.
Позже он подложил дров в костер, растопил снег в котелке и приготовил пойло из еловых веток, которое почему-то назвал чаем.
– Когда ты видел его? – спросил я, прихлебывая из кружки.
– В прошлом году, в начале октября. Лес пах недавно прошедшим дождем, над деревьями поднималась луна. Сама природа толкала оленя передвигаться в светлое время суток в поисках самки. Внезапно я остановился. Подняв голову, самец сверлил меня взглядом. Он стоял в двадцати ярдах, капли дождя блестели на шерсти и рогах. Он был готов к бою, искал малейший предлог. Я как можно медленней передвинул приклад на плечо, когда он развернулся и унесся прочь.
Мы молча смотрели на огонь.
– Сейчас бы чего-нибудь покрепче драных еловых веток, – сказал я. – Например, бутылку дорогого шотландского виски, хранившегося годами. Тебе бы тоже перепало.
– Можно заехать в Парадайс.
Я медленно повернул голову и уставился на Холта, не пытаясь подобрать отвисшую челюсть.
– Значит, я могу зашибить муху?
– А ты хочешь?
Скажи «да». Ну же, открой свой гребаный
