сидит по ту сторону что-то нечеловеческое, и теперь будет тебя преследовать: звонить не только на телефон доверия, но и к тебе на домашний, пока ты не сойдёшь с ума и не сбежишь куда-нибудь в Тьмутаракань, где оно тебя и прикончит.
Оскар хмыкает.
– Потом, конечно, понимаешь, что ничего такого не будет. Героем ужастика станешь вряд ли, равно как и просто героем. Чуваку, который мне это рассказывал, постоянно звонила девчонка. Он много где успел поработать, и в итоге осел именно на такой линии, для подростков, таких как она. Ей было лет двенадцать. Два звонка днём, два выходных, два звонка ночью. Каждый раз – с мыслями о самоубийстве. У подростков вообще, оказывается, столько мыслей о самоубийстве, что я смотрю на себя, на тебя, на всех вокруг – и удивляюсь, как мы вообще свои двенадцать-пятнадцать лет пережили.
И сколько людей их не пережило, мысленно добавляет Варвара.
Статистика подростковых убийств – одна из самых страшных вещей на земле, страшнее любого ужастика. И если и нужен миру какой-то супергерой, то из тех, кто могли бы такие самоубийства предотвращать…
– Каждый раз она изобретала разные способы.
Оскар вздрагивает, проводя пальцами по белой линии рамы.
Их руки слишком далеко друг от друга, чтобы Варвара могла накрыть его ладонь своей, поэтому она даже не двигается. У неё нет сил приблизиться и согреть кого-то другого, просто потому что ей самой хотелось бы получить немного тепла.
Она понятия не имеет, почему Оскар выбрал именно такую историю (определённо, не самый банальный способ завести беседу, вовсе не те одинаковые вопросы и одинаковые ответы, о которых она недавно думала), но его история попадает в самое яблочко. Сколько раз она сама стояла на подоконнике, цепляясь за раму, и думая о том, что сделать всего один шаг удивительно просто.
Сколько раз она так стояла? И, самое главное, зачем?
Нет никакой объективной причины. Сталкиваясь с самыми разными людьми и самыми разными судьбами, Варвара знает и понимает: у неё всё хорошо. У неё всегда было всё хорошо. Любящие родители, здоровые отношения в семье, нормальная атмосфера в школе и классе – никакой травли, никаких издевательств, ни над ней, ни над кем-то другим. Никаких брекетов, никаких очков, никакой дешёвой одежды или стареньких телефонов, – ничего из того, что заставляет одних детей чувствовать себя хуже других, и тем не менее…
И тем не менее на руках у неё ещё проступают белые шрамы (сейчас это называется «селфхарм», а тогда у порезов ещё не было никакого названия), да и о подоконниках она может много чего рассказать: в собственной комнате, в комнате родителей, в деревне у бабушки, в классе биологии, в классе географии, в классе английского языка…
Даже странно, что здесь и сейчас она может вот так просто сидеть на подоконнике, не думая о том, чтобы сделать пару шагов. Не желая делать никакой пары шагов.
С её жизнью всё в порядке. Для неё всё закончилось.
– И
