зеленоватую изнутри воду.
Он прошел сквозь молодой осинник, уже изрядно пообдерганный осенним ветерком, спустился в овражек и тут краем глаза ощутил справа от себя некий след движения. Повернувшись, он увидел спину, обтянутую красной кофтой и понял, что это Римма Ивановна. Она была одна и Сергея, скорее всего, не заметила. Зайдя за куст шиповника, усыпанный наспевшими красными ягодами, она быстро приподняла юбку и, приспустив трусы, присела. Сергей замер. Сердце у него заколотилось так, словно запрыгало по всей груди. Римма Ивановна ему нравилась. Иногда он думал о ней, как о женщине, хотя и не понимал толком, что это значит: думать, как о женщине и что такое вообще женщина. Тем временем Римма Ивановна встала с корточек. Трусы были приспущены, а юбку она придерживала руками, и Сергей видел её белыё ноги, синие трусики и выше – там – треугольник тёмно-русых волос. И вдруг она встретилась глазами со смотрящим на неё Сергеем.
– Серёжа, – тихо сказала она, не опуская собранную в складки юбку. – Ты подсматриваешь за мной?
– Нет-нет, Римма Ивановна… Я случайно, простите.
– Подсматриваешь, мальчик, подсматриваешь. Иди-ка сюда ко мне.
Сергей, не сводя с Риммы Ивановны глаз, начал подниматься из овражка к кусту шиповника.
– Иди, – словно бы поощряла она его, – иди ко мне. Иди, – повторяла она, не опуская юбки.
Теперь она была совсем рядом.
– Видишь? – Спросила Римма Ивановна, – всё видишь?
Сергей только мотнул головой утвердительно, потому что ничего не видел да и сказать не смог бы сейчас из-за пересохшего от волнения рта.
– Ну, теперь давай и я посмотрю.
Она подтянула одеревеневшего Сергея за плечо к себе близко и, отпустив подол юбки, дернула вниз бегунок молнии на брюках.
– О! – сказала она. – Да ты уже большой. Ты уже большой? -повторила она с полувопросительной интонацией.
Сергей опять утвердительно дернул головой.
Учительница придерживала рукой его чуть выгнувшийся от напряжения член, который сама и выпростала из под тугой резинки Сережиных трусов. И вдруг стала приседать перед ним на корточки.
Сергей увидел сверху темно-русые волосы, разделенные надвое пробором, и что-то попытался промямлить. Но тут Римма Ивановна оттянула кожицу и легонько так, самым кончиком языка прикоснулась к головке. Сладкая, томительная боль пронизала Сережино тело, всё его существо. Он даже, кажется, застонал, и в этот момент первый в его жизни плевочек спермы ударил в губы и полуоткрытый рот Риммы Ивановны.
– Ты торопишься, мальчик, – только и проговорила она каким-то нутряным голосом, которым никогда не говорила на уроках. – Ах, ты торопишься…
Серёжу била мелкая, неостановимая дрожь, а Римма Ивановна села на жухлую уже, осенью битую
