необычное? Может ты чего побоялась мне рассказать?
– Чего это ты? – всплеснула руками Нильда. – Как все и рожала – я разве стояла смотрела? В пятницу начала – а как управилась, то инопланетяне похвалили тебя, сели обратно в трамвай и поехали к себе в Голландию. Ничего особенного.
– Ну это понятно… – оттаивала Пия, – а-а-а… значит, в субботу я уже видела дочку, просто не запомнила?
– Много раз видела, но наркоз тебя усердно неволил. Я тебе пересказывала, что и к груди прикладывали не раз, да и я тебе только о ней и твердила. Всё хорошо, Пиечка, чего ты, не пойму? А с понедельникового дня Будильничек уже окончательно тебя растормошил и ты давай с врачами ругаться, что тебе не нравится писить с помощью катетера и чтоб они…
– Ладно-ладно, мам, хватит, – махнула на неё Пия. – Но всё равно, когда вспоминаю об этом, тревога какая-то сидит внутри.
– А зачем вспоминать?
– Снится мне это постоянно. Ладно… – Пия наклонилась поближе к матери, – это расскажу. Ну вот, значит. Я в больничной ночнушке стою у кровати. Гляжу, а там лежит моё тело и смотрит мне в глаза. Я понимаю, что она не может двинуться и кричит, но ничего не слышно. Она будто страдает, знает что-то, что не даёт ей покоя и приносит нестерпимую боль. Кажется, что она безмолвно просит меня о помощи и стонет. Я оглядываюсь: на стене висят старые часы. Они как будто заманили ту, вторую, сюда. Слева в них словно чёрные пятна, то ли что-то скрывают то ли просто уходят в никуда. Дырявые часы! Кругом сгущается туман. Он переливается радужными всполохами в темноте – и никого нет… Иду за ним и выхожу в дверь, но под ногами ничего! (Нильда не выдержала, отложила пряжу и от волнения зажала себе рот рукой.) Несколько мгновений я будто чувствую лёгкое дуновение, а потом – резкий удар, и я оказываюсь в том самом каменном теле, лежащем в койке. Внутри ужасная боль (едва заметно в уголке века у девушки блеснула слеза). Открываю глаза и вижу перед кроватью себя в ночнушке. Здоровую и ничего не подозревающую. Кричу, хочу предупредить, но ничего не слышно – только холодно тикают где-то часы. Ужас… и внутри и снаружи дикий ужас… безвыходность… А вдалеке опасность какая-то затаилась… крики, люди… будто умирает кто-то…
Просыпаюсь вся в поту и не могу снова уснуть, лежу-лежу. Даже если долго спала, встаю всегда разбитой; ну никаких сил нет.
Нильда только хлопала глазами. Не сумев придумать, зачем такие сны приходятся, она погладила ладонь дочки.
– Хорошая моя, даже и не подозреваю, к чему…
– …Мне сложную розу сегодня край закончить надо, – сменила тему Пия. – Дай мне красные, – указала она в коробку с нитками, – и просто досмотрим серию.
– Давай, моя миленькая, досмотрим. Только не волнуйся, – настороженно глядела на неё мать. – Если булочник – да что там! – сам президент Европы спросит, скажу ему как на духу: Пиечка, рожала лучше всех – дайте медаль! – Нильда закатила глаза, кивнула сама себе и добавила: – И ведь дадут же! Дадут!
К вечеру вдохновение Жиля не угасло и заказ стремительно приобретал форму: кусок дерева всё больше превращался в разрезанный
