почему.
– Ну, Маринка твоя ещё та профурсетка была, я бы о ней и не горевал. – припомнив что-то сугубо личное, усмехнулся Викентий Палыч. – А тут мы едем в поезде по направлению к тайге, вроде бы и разговариваем доходчивым языком, но не слышим друг друга, и я окончательно понимаю, что этих ребят надо спасать. Причём, спасать от самих себя!.. Я и говорю им, что опасное дело вы затеяли, ребятки, что ночные морозы в этих краях непредсказуемы и могут достигать минус тридцати градусов, и лучше бы вам возвратиться вспять. То есть, уехать обратно, в город Свердловск, и закатить там в какую-нибудь кафешку на вечеринку с танцами. А девка одна среди них сыскалась – бойкая до чего девка, на язычок вострая, а по сути говоря, шмокодявка – вот она и говорит, что мы, дескать, опасностей не боимся, мы только статистически присутствуем в середине двадцатого века, а сами нацелены в абсолютное совершенство, которое должен символизировать век двадцать первый, и возможно, что духом и плотью мы подготавливаем базис для общества сверхчеловеков!.. Представляете, что она такое мне говорит?? «Вы уж не обижайтесь. – она с этаким шельмоватым прищуром мне улыбнулась, девка-то эта бойкая. – Не обижайтесь, Викентий Палыч, что ваше присутствие в нашем будущем вовсе не обязательно. Каждый, дескать, хорош на своём месте и в своё время. Оттого вам наше поколение и не понять.» Это что же, думаю, за общество такое, в котором не каждому найдётся своё место?.. Почему, думаю, в ваших молодых головах так много чудаческих фантазий и так мало обычной прямодушной чувствительности?.. Отчего же вы, думаю, такие уродились, если кажитесь идиотами непугаными?..
– У каждого поколения свои задачи. – попробовал пояснить Евпсихий Алексеевич. – Но каждое поколение просто обязано жить лучше предыдущего.
– Пусть живёт лучше – я не буду завидовать!.. Пусть!.. Но пусть и уважение имеет ко всему, что претерпевали ихние отцы и деды, пусть засечёт себе в подсознанье все оттенки того страха, которым потчевали пращуров!
– А вы лично много претерпевали? – сердито напряглась Катенька.
– Екатерина Владимировна, миленькая!.. да мы столько претерпевали, что вам и не снилось!.. Да, Васильич?..
– Претерпевали до хера. – сокрушённо покачал головой Васильич. – Да разве можно всё так просто объяснить, когда сытый голодному не товарищ?..
– А надо попробовать объяснить!.. Вот моего папашу в воркутинском лагере сгнобили ещё до войны – он проходил по делу троцкистского заговора; мою маменьку, как жену врага народа, затравили на работе, и она уволилась из школы, где работала учительницей физики, и потом до самой смерти посудомойкой в заводской столовой вкалывала. У ней руки имели этакий кроваво-красный цвет от кипятка и щёлочи – я уж, извините, эти-то руки очень хорошо запомнил, уж так она гладила меня неловко этими руками по головке, стараясь быть ласковой, а не получалось. И померла маменька, когда мне восьми лет ещё не было, и с того самого возраста меня содержали в детском доме,
