Кажется, по изваяниям дев, еще и нимф каких-то, и Ахелоя святилище. Если же захочешь, приятный ветерок этого места мил и чрезвычайно сладостен; по-летнему звонко аукается все хору цикад. Но изысканней всего трава, что в тиши и спокойствии высоко выросла и преклоняющему голову чрезвычайно хороша» (230в–с).
Оставляя в стороне напрашивающееся сравнение Сократа и Федра с платаном и вербой (причем Федр, скорее всего, – верба, символ чистоты и плодородия), необходимо отметить едва ли случайное наличие внутри этого райского земного уголка святилища существ, стоящих между миром богов и людей, которые больше, чем эти, но меньше, чем те, первые (как и демоны), а также целого хора цикад – якобы происшедших по воле муз из умерших от самозабвенной любви к своему искусству певцов (259в–с).
Последовавшее за этим в параллель восторженное чтение Федром произведения Лисия, как кажется, и является таким недостаточно рефлектированным «пением» молодого ума, над которым здесь подсмеивается Платон, а дальше и уже более откровенно будет смеяться Сократ. Поэтому, вероятно, термин, которым Сократ характеризует это сочинение, «демоническое» («δαιμονίως», 234d), амбивалентен: «Хорошо, конечно, составлено, – как будто хочет сказать философ, – лучше, чем получилось бы у обычного человека, но все же далеко не идеально, не божественно». Кроме того, он, наконец, называет своим именем все происходящее и дает имя-понятие тому, что еще только должно произойти позже.
Сам же Сократ отнюдь не полагается лишь на свои силы: перед началом такого серьезного дела он не забывает обратиться к музам (дочерям Зевса и Мнемозины) – тоже, как и демоны, божественным существам – с просьбой «вместе со мной приняться» (237а: «ξύμ μοι λάβεσθε») за дело, чтобы показаться Федру после своей речи еще более мудрым, чем даже казался ранее.
Как кажется, здесь важно не только «что», но и как нечто происходит и «делается»: речь идет не столько о помощи, сколько о синусии, совместном бытии, и синергии, совместном делании: музы не просто «помогают» Сократу, они, если следовать букве локуса, вместе с ним будут произносить то, что он станет говорить. Как это возможно? Очевидно, что, скорее всего, когда такое воздействие муз осуществляется ими через влияние на сознание и ум человека (в данном случае – Сократа), тогда, когда оно делает человека «умнее», «больше» самого себя.
И действительно, во время произнесения своей контрапункт-ной к тексту Лисия-Антисфена (см. 2, c. XVI–XXXII) речи (237b–241d) Сократ неожиданно прерывается и спрашивает собеседника: «Но, милый Федре, не кажусь ли я тебе, как мне самому, испытывающим какое-то божественное воздействие (θεῖον πάθος πεπονθέναι)? – И вполне даже, о, Сократ, – подтверждает Федр, – против привычного, схватил тебя некий благостный (εὔροιά) поток. – Так молча теперь меня слушай. По сути (τῷ ὄντι), кажется, божественное это место, поэтому могу быть часто нимфой схвачен (νυμφόληπτος), продолжая эту речь, – не удивляйся. Ведь вот и сейчас едва
