раз повторялся этот разговор, не сосчитать. Результат все равно один.
– Не нравится, что им я благодарен больше, чем вам, – Мэлоун сел на край кровати, которая жалобно скрипнула под ним. – А когда подачки принимали, они вам были хороши.
– От них бы не убыло. А вот отнимать у меня сына не позволю.
«Поздновато ты опомнилась», – Мэлоун хотел выпалить это ей в лицо, но в последний момент сдержался.
– Можешь больше об этом не волноваться. И не ревновать. Теперь не к кому.
Так странно: стоило произнести это вслух, как по-настоящему пришло осознание. Придавило своей тяжестью, не давая пошевелиться.
– Хочешь сказать…
– Да! – голос сорвался, и каждое слово давалось с трудом, царапая горло. – Их больше нет, довольна? А теперь уйди, оба уйдите, дайте одному побыть.
Но мать не спешила выполнить просьбу. Присела рядом, взъерошила ему волосы на затылке.
– Что ты делаешь? – Мэлоун отвел ее руку.
– Одному побыть – плохо. Хуже не придумаешь.
– Тоже мне, горе великое, – папаша, наконец, перестал играть в молчанку. На удивление недолго продержался. – Понятия не имею, что там с ними стряслось, и знать не хочу. Только заслужили они это, попомни мое слово.
– Не смей, – процедил Мэлоун сквозь зубы. – Никогда не смей так говорить о них.
Он уже поднялся, но не успел сделать и шагу, как мать вцепилась ему в рукав.
– Сейчас же прекрати!
Тот же не позволяющий ослушаться жалобно-просительный тон, как в детстве. Пришлось плюхнуться обратно и от бессилия сжать край подушки.
Может, и правда это заслужили. До сих пор он так настырно гнал эту мысль прочь от себя, но больше не мог. Не после того, как они поступили с собственной дочерью. Но это ничего не меняло.
– Я им кое-что задолжал.
Мэлоун произнес это тихо, самому себе, но сидящая рядом мать все равно услышала. Покачала головой.
– Мы чем-нибудь можем помочь?
Подавить нервный смешок удалось не сразу. Помочь? Очень вряд ли. Не хотят даже позволить побыть одному, куда уж просить о большем?
Мэлоун молча вышел из комнаты, не став оборачиваться. Ничего не замечая вокруг. Проходя через двор, запнулся о валяющееся на пути ведро, с грохотом отпнул его подальше. Шел все вперед и вперед, давно знакомой дорожкой, на которой помнил наизусть каждый поворот. Пока не поднялся на поросший лютиками холм. Дошел до лиственницы, растущей тут, по слухам, уже не первый век.
Скрывавшемуся в ее тени тонкому изящному тополю было всего одиннадцать. Мэлоун обхватил его крепко-крепко, прижался щекой к стволу. Если закрыть глаза, так легко представить…
– Ты бы назвал меня круглым идиотом, – он горько усмехнулся. – И правильно назвал бы, так мне и надо. Если бы только я осмелился тебе все рассказать. Но ты ведь так ничего и не узнал, а то подсказал бы, как быть. Наверное. Нашел бы выход, всегда находил.
