дьяк Андрей Щелкалов и дьяк Афанасий Нагой были дипломатами приблизительно одного ранга. Щелкалов был главный дьяк Посольского приказа (Министерства иностранных дел), Нагой – посол высшего разряда в самой опасной для Моск-вы стране – Крымской орде.
И вот оба они в опале: один уже рухнул в пропасть, другой еще идет по самому краю.
Они сидели в обшарпанной служебной карете под надзором пристава и троих служилых людей и тихо беседовали.
– Что с тобой? Куда? – спрашивал Нагой.
– Донос на меня пришел. Лука Паули – переводчик варкочевский – донес, что я с Рудольфом вел переговоры.
– Понятно, – сразу проник в суть вопроса Афанасий. Он с лету понял, что речь в данном случае могла идти только о принце Максимилиане и московском престоле. – куда теперь?
– За Белоозеро, в монастырь. – Щелкалов помолчал и мрачно добавил: – Право, тут и не знаешь – доедешь ли. А то и удавят по дороге, как Ивана Петровича Шуйского удавили.
В карете так и висело ощущение беды и тревоги. Постаревшего Щелкалова просто трудно было узнать.
– Я могу чем-нибудь помочь? – спросил Нагой.
– Нет, – ответил Щелкалов. – Ничем ты мне не поможешь. Скажи только брату моему Василию, пусть все делает, как мы с ним договорились. Пусть ни от чего из порешенного не отказывается и Романовых держится.
Афанасий Нагой дорого отдал бы, чтобы узнать задуманное братьями. Но он прекрасно понимал, что через это узнание можно запросто и головы лишиться.
Они обнялись и стали прощаться. Вдруг Щелкалов спросил:
– Слушай, Афанасий, а ты сам был в Угличе, когда младенца Дмитрия убили?
– Прости Господи, не был, – перекрестился Афанасий. – А что?
– Да говорил мне Андрей Клешнин, что там было что-то не так. И младенец не совсем тот, и похороны не вовсе те… И Вылузгин чего-то чуял, и Шуйский носом крутил. Ничего не ведаешь?
– Нет, брат, не ведаю…
– Жаль, хорошая могла бы быть комбинация! – закончил беседу Щелкалов. – Ну ладно, бывай! Вон пристав волком глядит.
Они еще раз обнялись, и каждый дальше поехал по своей жизненной линии. Странная эта езда в Русии.
Очень долго не мог прийти в себя Афанасий Нагой после «хорошей комбинации» Щелкалова. Ничего толком не ясно, но очень тревожно.
В конце девяносто четвертого года в Москву в третий раз приехал цесарский посол Варкоч напомнить царю его обещание помочь австрийскому цесарю казною.
– Если хотите помогать, то помогите теперь, потому что турский султан пошел на нас со всею силою.
В частной беседе с казначеем Степаном Васильичем Годуновым он толковал:
– Цесарь наш прислал Борису Федоровичу свои подарки, какие только к братьям своим посылает, другим великим курфюрстам. Да ты только взгляни. Две цепи золотые, одна с портретом цесаря. Часы золоченые с планетами. Кубок серебряный, позолоченный, с жемчугом. Два попугая.
Он расхваливал все это, как купец в крымском жидовском городе Кыркоре,
