по-немецки?
– Я, я. Дас анимасьон, – развожу руками вокруг себя, выдавливал из себя крохи словарного запаса, импровизируя на ходу.
– Гретта, мне сдаётся, молодой человек ничего не понимает. Судя по этому ужасному акценту, он из этой варварской восточной страны – России. Где господствует холера, пьянство и наглые олигархи.
– Из России? Какой ужас! Но почему он так странно жуёт, постоянно показывая зубы, Клаус? Он меня пугает.
– Ну он, наверное, необразованный дикарь, не имеющий понятия о культуре принятия пищи и застольном этикете. Не обращай внимания.
– А как же развлечение, он покажет нам фокусы?
– Молодой человек. Фокусы, развлекать. Понимаете?
– Я, я, зергут. Дас ист фантастиш, – и переключаю их внимание на аналог мясного салата, который я принёс из дальнего зала. Делаю вид, что облизываю пальцы и поглаживаю ладонью живот.
– Милая Гретта, наверное, он слишком голоден. Я слышал, что у них в России страшный голод.
– Бедное дитя, действительно он ест как дикарь. Ладно, пускай отъедается. Наверное, он скучает по дому, по своей семье. А мы напомнили ему о своих дедушке и бабушке, вот он и сел с нами.
– Бедный мальчик. Кушай, кушай. Не будем тебе мешать.
Ещё какое-то время они переговаривались, затем переключали внимание на томатные супчики с пампушками, и я мысленно переводил дыхание – ещё один ужин стыда я пережил.
Неприятность случалась, если мимо доводилось проходить Бобу. Хорошо, что я успевал держать необходимый угол обзора и вовремя замечал его шаркающую, заваливающуюся налево походку. Мне надо было создавать уже не только иллюзорную видимость разговора, но и на самом деле беседовать. Вот как я пыжился в эти напряжённые для меня секунды. Штирлиц и его последователи могли бы гордиться мной.
– Я, зергут, – заслышав шарканье, начинал я диалог в середине ужина. Случалось это весьма неожиданно для немцев, ведь они привыкли к безмолвным гримасам, привыкли, что эта «обезьянка» странно лыбится, но ест молча. А тут на тебе. Делал небольшую паузу и указывал на себя, небрежно откидываясь на стуле назад: – Иш бин матроссен. Я, я.
Последнее «да, да» я произносил как «правда, правда», словно этой фразой, что я был матросом, поведал им историю всей свой жизни, подробности которой их крайне должны были интересовать. Они удивлённо смотрели на меня, отложив пампушки в сторону, и это моё «правда – правда» было столь в тему, что у постороннего человека, могло сложиться впечатление, что мы ведем приятельскую беседу.
– Ммм, даст ист фантастиш, – я указывал вилочкой на свой десерт, словно предлагая им незамедлительно попробовать. Прикладывался к чашке чая, прежде чем они успевали отреагировать на мою бурную и столь внезапную казуально театральную речь после продолжительного молчания. И перед тем, как они успевали разразиться вопросительной тирадой на мой бенефис немецкого красноречия, салютовал им чашечкой, восклицая:
