подслушиваю. Не больно, но обидно. Хотя… справедливо, конечно. Но я все равно ничего не понял, если честно. Что они там про тетю Аню говорили, кто к школе приходил и почему соседка так огорчилась. А самое главное, почему от этого плакала мама. Я до подушки добрался и сразу же про это забыл. Нужны мне их разговоры! Есть мысли и поважнее. Например, про шишку. Надо ее завтра классу во всей красе показать. А потом и папе. Ему понравится!
Утром я глаза открыл – темно за окном. И в комнате темно. Смотрю на часы на мобильнике – всего шесть с пятью минутами, а квартира уже своей жизнью живет. Мама со Светкой ругается, бабушка на кухне сковородками гремит. Значит, нервничает. Я это без проблем угадываю. Обычно бабушка тихо готовит, еле-еле кастрюльки переставляет, особенно по утрам, когда все спят, а она разбудить боится. Говорит, что утро должно начинаться с ароматного запаха завтрака, а не с шума. А тут вот… Еще и не утро даже. Так, поздняя ночь. А шум уже на всю ивановскую – это тоже бабушкино любимое выражение. Я, когда маленький был, думал, что Ивановская – это фамилия какой-то крикливой тетки. Она разговаривает шумно, вот и слышно всю Ивановскую. Мама мне потом про площадь в Москве объясняла и что наша бабушка неправильно это выражение произносит. Там про крик должно быть. Но мне моя Ивановская, которая тетка, а не площадь, нравится больше. Я с ней с самого детства. Привык уже. В общем, ругаются они, а я лежу и слушаю. Мама кричит, что он не должен был так поступать. И вырастешь – поймешь! Светка, что ей и так все ясно. И дверью хлопает. Это они, наверное, про Мирона ее. Бабушка как-то давно уже возмущалась, что она бегает по мальчикам вместо учебы и может что-то принести в подоле. Еще уши мне приказывала закрыть, будто я маленький. Про подол я, честно, не понял. Но про остальное-то ясно. Светка с этим Мироном целуется. По-взрослому! Фу, гадость! Бабушке, наверное, тоже не нравится, когда целуются, иначе так не возмущалась бы.
А тут бабушка молчит. Сковородками грохает и молчит себе. А мама голос сорвала, хрипит у Светки под дверью, просит открыть. И плачет. Тут я уже не выдержал, побежал маму успокаивать. Все, что думал про Мирона-Пирона, ей рассказал, дураком обозвал, а мама вдруг как рассмеется. Хохочет и меня обнимает.
– Мирон-Пирон! Света, мама, вы слышали? Пирон! Ха-ха-ха!
Мама от смеха аж по стеночке сползла. Села на пол как была – в юбке, в которой на работу ходит, и хохочет, надрывается. Светка из комнаты высунулась, ржет во весь голос, а сама плачет. Слезы градом катятся. Нос распух, во все лицо стал. Светка всегда по сто раз в зеркало смотрится, на носу какие-то черные точки ищет, а тут даже про них не вспомнила. Села рядом с мамой, на плечо ей голову положила, рыдает.
– Пирон, – говорит.
Бабушка из кухни с кастрюлей каши вышла, к косяку дверному прислонилась и смотрит на нас:
– Ну и семейка у меня. Мирон-Пирон, – и сама как от смеха прыснет.
Смех у нее булькающий. То ли смеется, то ли кашлять собирается. Бабушка булькает, и каша в кастрюле булькает. Как только на пол вся не выбулькалась, пока бабушка ее до стола донесла.
Так
