вглядывается в его лицо виноватым взглядом, не обращая внимания на бегущие по щекам слезы.
– Борь, прости меня, пожалуйста! Я не знаю, что на меня нашло. Ты прав, я – дура, – всхлипывая, начинает она тихо говорить, переворачивая у Борьки все внутри. – Это такая глупость, ты столько работал, а я… Я всё продам, первокурсницы приедут, и я…
– Ш-ш, – прерывает ее Шувалов, притягивая к себе, но Маша начинает плакать еще сильней, отчего ее худенькие плечики содрогаются с такой силой, что вибрация отдается у Борьки во всем теле.
Ну, как вот на нее – дуреху злиться? Не может Шувалов, хоть и понимает, что имеет на это полное право. Но такие права ему на фиг не нужны. Ему его Манюня нужна улыбающаяся, счастливая и, если для этого необходим вагон шмотья, то черт с ними – с тряпками и заработанными кровью, и потом деньгами. Заработает еще! Из шкуры выпрыгнет, в долги залезет, но без средств его девочка не останется.
– Ну, всё, не реви, я придумаю что-нибудь. Нормально всё будет, – обещает он, целуя ее в макушку. Маша, всхлипнув в последний раз, поднимает заплаканное лицо, и Шувалов замирает, залюбовавшись.
Скопичевская не в пример многим девчонкам плакала красиво, превращаясь в трогательного ангела, а не в заплывшее, красноносое чудище.
– Борь, неужели ты вот так просто бы ушел? – с упреком и непониманием шепчет она, а глаза вновь наполняются слезами.
– Ну, куда я от тебя уйду, Манюнь? – ласково улыбнувшись, заключает Шувалов ее хорошенькое личико в ладони и начинает покрывать короткими поцелуями, собирая губами слезы.
– В армию, на два года вообще-то! – едко замечает она, зная, что, если бы не остановила, ушел бы.
Шувалову возразить нечего, да и надоело разговоры вести, поэтому, прежде чем Машка начинает свою извечную песню «ты меня не любишь», закрывает ей рот поцелуем и сразу, без прелюдий проталкивает язык, чтобы ощутить вкус своей малышки.
Солёная она у него, но Борьке нравится. Целует ее жадно, торопливо. Времени-то в обрез, а хочется все успеть, хоть и знает, что ни черта не успеется, а если и успеется, все равно мало будет. Шувалов прожорливый, ненасытный, ему всегда мало, поэтому, не теряя больше ни секунды, подхватывает Скопичевскую и несет к ней домой, попутно шаря по худенькому телу, дивясь самому себе.
И на что только встает? Ни сисек, ни жопы. А отменные попки Боря очень уважал, за них мог и отсутствие сисек простить, и даже не самую симпатичную мордашку. В любимой позе ни то, ни другое особой роли не играло, а вот задницу не подрисуешь, как ни крути. Но Машке он «прощал» абсолютно все, потому как… Ну, зла любовь, что тут еще скажешь?
Эти мысли веселят Шувалова, как и прохожие, поглядывающие на них с неодобрением и беспокойством. Наверное, он бы тоже не знал, что думать, увидев накаченного, стриженного под ноль лося, тащащего на руках заплаканную, босую девчонку, тянущую от силы лет на шестнадцать. Но сейчас Боре на все пофиг, он горит лишь одним желанием – добраться
