человеку. Сжег книгу с вложенным письмом, да.
С легкостью и просто сжег на том прекрасном гигантском костре свою первую серьезную подростковую работу, напечатанную рукопись, подписав ему… Я не могу вспомнить, что было в голове, потому что много всего, очень; спонтанная, спонтанная воронка мыслей, поглощающая и поглотившая мой мозг, сжирающая и сожравшая пастью существа неземного. Вместе со мной он мечтал, чтобы я пристроил свою работу, нашел, черт.., читателей, не побоюсь слов: следил за моей верой в это, и верил сам. «Вера, друг, все получится, живи и делай, веря». Что-то двигалось вперед, что-то стояло на месте, я же был подростком, черт возьми, трудным и необъяснимым подростком, самому пережить не получилось, но было же общение, были же события; и я, кажется, справился и, болезненно рассмотрев правду и несправедливость, пережил. Насчет смысла – понятия не имею, но если продолжил его искать, позволил ослепить себя взрослению, то какой-нибудь смысл-то есть.
Парочка экземпляров той книги у меня уже были («жилка поиска пробных путей» – лет в пятнадцать), не нуждающиеся в представлении чувства. И всего за один-два дня до первой, громко и беспрепятственно изничтожающей ударной волны смерти, я собирался отправить Ему один по почте. Знаете, подписанный такой.
А потом его не стало.
Стремление к жизни, стремление к смерти. Безумие. Смерть.
Мне было очень плохо, настолько плохо, что становилось страшно за себя и окружающее место. От страха. Страшно от страха, дрожь в поту от страха – странно, черт. Но, кажется, тем все и было.
– Сейчас сложно даже хоть бы начать говорить. Просто подумать и сказать вслух, ожидая твоей реакции. Или сказать, не подумав, не наблюдая твою реакцию, потому что «для поддержания разговора». – Руки я держал в карманах толстовки, периодически вытягивая их через силу, дабы дотронуться до капюшона сзади, поправить его и вернуть руки в исходное положение; ритуал оказался требовательным, выполнял я его как заданный рабочий план.
– И не говори ничего. – Друг подправил ногой спавшее сено поближе к огню.
Книга, письмо – уже прошли через тот самый костер, на догоравший который я смотрел сидя на земле, закинув голову к небу. Молясь? Не скажу, ведь не знаю. Мысли беспорядочно были раскиданы по всей голове, порядок совершенных мною действий плавился на фоне вечера и глубокого погружения черт всех знает во что. Но вот представляете, это тоже было приятным, как минимум интересным. Но цепочка приятного заканчивала быть незыблемой, когда клочок сена догорал и приходилось вставать, чтобы, позаимствовав у соседнего стога, подкинуть еще. А из-за этого продолжалась бесконечность разрушения мыслей у костра. Разрыв обстановки и атмосферы – поломка мыслей. Это цепь, связка ключей.
Но тогда никакого глобального разрушения и конца дня не свершилось, настало продолжение.
Потому что наши посиделки у костров прервала буря чувств и действий,
