поморщилась. Ну, нет, это не годится. Читать про разбрызганные мозги я еще могу, но писать про это совершенно не желаю. Мой принцип – как можно меньше натуралистических подробностей. Я для этого придумала даже специальный прием – главная героиня моих романов падает в обморок, как только видит очередной труп, не успев его даже толком рассмотреть, и поскольку рассказ ведется от первого лица, описание трупа я могу с чистой совестью опустить. Конечно, героиня при этом выглядит полной дурой, зато мои детективы могут читать даже дети младшего школьного возраста и беременные женщины.
Ладно, водитель мертв, и совершенно непонятно, почему. Ну, и кому это тогда интересно? Нужна необычная деталь, например… Он мертв, а на лице у него сидит огромный… паук! Нет… Скорпион? Нет… Таракан? Бр-р… Нет уж, извините.
– У тебя такое лицо, как будто ты только что проглотила муху… Очередной сюжет обдумываешь? – раздался у меня над ухом голос Катьки.
Муха! Какая-нибудь редкая, экзотическая муха! Надо будет порыться в книжках…
Вытащив из сумки блокнот, я торопливо накарябала в нем пару строчек на память, попутно бросив быстрый взгляд на часы. Катька, зараза, опоздала на сорок минут. И не потрудилась изобразить хотя бы легкое раскаяние. Вот если опаздываю я, она устраивает маленький конец света на двоих. А ведь мне почти никогда не удается опоздать сильнее, чем она.
– Ну, давай, рассказывай! – прошипела я, когда Катька, наконец, повесила шубу на спинку стула и уселась напротив меня.
– Да подожди ты! – отмахнулась она, дуя в ладони и потирая их друг о друга. Схватила принесенное официанткой меню и зашлепала листами в полиэтиленовых кармашках: – Холодно как, а…
– Без шапки ходишь и норка твоя щипанная едва задницу прикрывает, вот и холодно. Выпендриваться меньше надо!
– Красота требует жертв. А шапка мне не нужна. Мозга в голове все равно нет, вымерзать нечему… Давай глинтвейну выпьем, а?
– Пьянству – бой!
– Пьянству – гёрл! Два глинтвейна, пожалуйста! И салат «Цезарь»! Ой, слушай, у нас сегодня на работе какой-то дурдом, иностранцы с переломами косяками валят, я не понимаю, чего их сюда понаехало столько, Рождество что ли хотят на Красной площади встретить, и еще Марат звонит через каждые пять минут, а я с гипсом ношусь, как подстреленная – хотя на самом деле это не гипс, а пластик такой, застывающий от тепла. А доктор Леже смотрел-смотрел, как я леплю, да и говорит: «Катья, ви есть Роден natulel!». Я на него взглянула строго так и отвечаю: «Сами вы Роден! А я – Вера Мухина, автор „Рабочего и колхозницы“, символа единения тружеников города и села!» Он где стоял, там и сел.
– Дождусь я сегодня обещанного рассказа, или нет? – зарычала я, раздирая на две части бумажную салфетку.
– Сначала ты мне расскажи. Что ты так на меня смотришь? Кому ты обязана этим знакомством, а?
И Катька торжествующе ткнула себя большим пальцем в грудь:
– Мне! Лучшей
