мог быть уверен, что Шепелёв не помчится по корпусу рассказывать на каждом шагу о глупом поведении курляндца.
– Наверное, да, – серьёзно ответил Корф, подумав. – Все мы хотим повзрослеть. Или хотя бы выглядеть взрослее. Чтобы стать значимее, чем есть.
Он вновь покосился на Грегори и внезапно сказал:
– Ну говори уже, вижу ведь, что съязвить хочешь…
Догадливый!
– Ты подбородок тоже потри, да посильнее, – сказал Грегори, постаравшись влить в голос как можно больше яда. Желательно бы бруцина, того, который орех святого Игнатия. – Борода вырастет, ещё взрослее станешь… глядишь, и в боцмана…
Он едва успел отскочить – настолько стремительным было движение гардемарина. Кулак Корфа свистнул у самого уха. Впрочем, бил курляндец не всерьёз, скорее для порядка, который требовал наказать наглеца. Одна беда – Корф локтем зацепил зеркало, оно слетело со столика на ближнюю кровать. Добро хоть не на пол – пришлось бы потом осколки собирать.
– Наглая скотина, – беззлобно сказал курляндец, провожая свирепым взглядом удирающего к двери Шепелёва и снова потянулся к кровати за зеркалом.
Оркестр гремел, сиял начищенными трубами, по танцевальному залу, кружась, носились пары. Подтянутый Овсов кружил какою-то молодую даму в жемчужном муслине, стремительный Корф, увлекая девушку в зеленоватой тафте, проносился мимо замерших в восторге баклажек, каждый из которых жадно провожал пару взглядом, не в силах оторвать его от лихого гардемарина и покатых открытых плеч девушки. Кто она была такая? Никто не знал. Да и какая разница – кадеты восхищались не столько внешностью девушки, сколько молодцеватостью своего любимца – Корф был самым уважаемым из гардемарин.
Шепелёв по-прежнему путался в танцевальных па и, покружив какую-то девчонку несколько кругов, с поклоном извинился. Сожалеть было особо не о чем – девочка двигалась не ловчее Грегори, но всё равно, похоже, обиделась – надула губы и больше в его сторону не смотрела, тем более, что к ней через какую-то минуту подбежал какой-то лопоухий баклажка и снова пригласил. Кавалеров на этом балу было раза в два больше, чем дам, и никто не остался обделённым.
Грегори в ответ на обиженный взгляд даже не оглянулся.
Всё понятно. Наверняка у этой барышни первый бал, как и у него же – обиделась. Ладно, что ж – дело житейское.
Мало того, что она ни разу не заметила, что он постоянно наступал её на ноги, так у него от этой собственной неловкости просто щёки и уши огнём горели. Да и откуда ей было знать, что ему вдруг ни с того, ни с сего вспомнился Новотроицк. И Маруська – она конечно, в отличие от этой барышни, танцевать такое не умела совсем, но… хоть убей – помнилась. Золотистая коса через плечо толщиной в его руку и синий взгляд вполоборота и – всё! И начали заплетаться ноги, а лёгкие шагреневые туфельки, шитые серебром, таки норовят оказаться под носками его штиблет. А голова – как в тумане.
Тут не хочешь, а извинишься и отступишься.
