драться из-за такой мелочи было глупо, и Грегори усилием воли обуздал злость.
– Ничего, обойдётся, – бросил он, переводя дыхание. Яшка одобрительно кивнул и вдруг спросил:
– А ты чего это один, баклажка… так, кажется, вас в корпусе называют? Где твои друзья-то?
– А… – кадет неопределённо повёл рукой, словно собираясь то ли куда-то показать, то ли отмахнуться, но этого жеста вполне хватило – уличник больше не спрашивал. – А твои где?
– На деле, – скупо ответил Яшка, и Грегори прищурился.
– Так тебе ж с ними надо быть, раз они на деле, а ты – атаман, нет?
– Соображаешь, – одобрительно сказал бульвардье, чуть толкая Грегори в плечо, и тут же оглядываясь – не видит ли кто его фамильярности – городовой, к примеру, или офицер какой, а то кто-нибудь из корпусного Гришкиного начальства. Но на площади было почти пусто, только давешний франт торопливо удалялся – широкие полы редингота мели снег на брусчатке и покачивался туда-сюда боливар.
Яшкин взгляд так и прикипел к нему, словно не в силах оторваться.
– О! – только и сказал он, глядя франту вслед.
– Чего – о?! – недовольно спросил Грегори, не видя, куда смотрит Яшка. – Чего не со своими, говорю?
– Тебе-то на что знать? – грубовато ответил уличник отсутствующим тоном, всё ещё глядя франту вслед. – Ты ж не полицейский.
– Интересно, – не стал обижаться кадет.
– У меня сейчас своё дело… – всё так же отсутствующе сказал уличник. – Поговорить надо с человеком одним…
– С каким? – не отставал кадет. Бульвардье оторвался-таки от франта взглядом на несколько мгновений, замолчал, разглядывая кадета, словно раздумывая, стоит ли ему доверять, потом сказал, снова переводя взгляд на исчезающую между липами Александровского бульвара фигуру:
– А вот пошли со мной – увидишь!
3
Звонили колокола.
Перезвон растекался над Невой, над Дворцовой площадью, валом, словно вода в недавнее наводнение, тёк по линиям Васильевского острова и перспективам Адмиралтейской стороны.
В Летнем саду от колокольного звона с деревьев и кустов опадали снежные хлопья, плавно кружась, опускались на расчищенные дорожки и укутанные в плотные рогожные покрывала статуи.
Щеголь сидел на скамейке в широкой аллее Летнего сада, закутавшись в редингот и подстелив его под себя. Ага ж, – небось холодно сидеть в лосинах-то на промёрзших досках, – злорадно невесть с чего (не нравился ему франт, ох не нравился!) подумал Грегори. Франт ковырял носком штиблета небольшой комок снега (кадет мгновенно вспомнил конское яблоко, которое щёголь пинал тем же штиблетом), тыкал в него острым концом трости, любовался на громадину Михайловского замка за чугунной литой оградой – изо всех сил изображал пустое времяпровождение, прикидывался, что ему нечего делать. Глядя со стороны, можно было и поверить в это.
На первый взгляд.
