слишком далеко от него, и никто из них не расслышит его слов. Расчёт был правильный – никто и не слышал в общем гомоне танцевального зала.
Никто, кроме Шепелёва – должно быть, Грегори стоял ближе, чем рассчитывал князь.
– И как мы докатились до такого? – в голосе Ширинского-Шихматова послышалась явственная, хотя и тщательно скрываемая горечь.
– О чём вы, Сергей Александрович? – удивлённо спросил другой голос, значительно моложе. Деливрон, – без труда узнал Грегори. Теперь оборачиваться, даже если бы и хотел, было поздно – оба офицера тут же подумают, что он нарочно подслушивает.
– Об этой особе, – брезгливо ответил князь. – Той, что танцевала сейчас с Овсовым…
– Но кто она? – по-прежнему удивлённо спросил Деливрон. – Отменно хороша…
– Генеральша фон Шпильце, – процедил Ширинский-Шихматов так, словно ему неприятно было говорить об этом. Может и было.
– Такая молодая – и уже генеральша? – удивился Деливрон ещё сильнее. – Ей двадцать-то лет есть?
– Вот то-то и оно, – вздохнул князь. – И заметьте, Карл Францевич, никто и никогда не видел самого генерала фон Шпильце. Никто и никогда. Зато её знает весь свет и полусвет…
– А как её зовут? – было похоже, что Деливрон заинтересовался.
– Амалия Потаповна.
– Comment, excusez-moi?11
– Именно так, как вы и расслышали, – по голосу князя можно было понять, что он всё-таки оттаял и улыбается. – Амалия Потаповна. Удивительное сочетание, не правда ли, Карл Францевич?
– Но я не понимаю…
– Моей неприязни? – понятливо подхватил Ширинский-Шихматов. – Она тёмная личность, и я вижу это так же ясно, как белый день. Тёмная во всех смыслах. Порочная. И злая… Мне, наверное, трудно сейчас было бы объяснить, я пока не нашёл достаточно правильных слов, чтобы описать свои ощущения… о, это конечно, только ощущения, никак не факты!..
В этот момент оркестр снова грянул и заглушил голоса офицеров. Грегори с облегчением и одновременно с досадой шевельнулся – теперь можно было и плечи размять.
А то и пригласить потанцевать кого-нибудь, дивясь странной предвзятости милейшего Сергея Александровича.
2
Ночью в город пришла пороша. Присыпала тонким слоем улицы и дома, осела на покатых питерских кровлях, рассыпалась под сапогами, копытами и полозьями.
Грегори неторопливо прошёл под аркой, кивком ответил на приветствие часового (часовые уже тоже знали их в лицо и помнили, что этих троих можно выпускать из корпуса без лишних вопросов – очередной повод для злости Овсова, на который друзья по молчаливому уговору, дружно махнули рукой) и вышел на набережную.
Влас с утра засел в библиотеке, пренебрёг даже возможным гулянием по городу – должно быть, отыскал что-то новое или редкое по навигации. Или ещё по чему – что-то с ним творилось странное в последнее время.
Невзорович
Как, простите? (франц.).
