и ничего больше. Остальная страница была изрисована мечами; один из них пронзал сердце, выписанное с анатомической точностью.
– Пухлая оттоманка, – произнесла я.
«Он полный говнюк», – сказала одна из Тиффани.
«А что насчет меня?» – спросила Бланш.
«А, заткнись, – отозвалась Айша. – Мы все знаем, что ты функциональна и декоративна».
Чарисс снова начала читать с самого начала, почти истерическим тоном, характеристики, которые мы уже слышали сто раз.
«Он сделал нас карикатурами на себя самих, – сказала Айша, перекрывая бормотание Чарисс, – вычленил нашу суть, сделав нас предметами. Мы стали просто вещественными частицами его истории».
«Это что, какой-то дурацкий тезис?» – спросила Человекобог Тиффани.
«Я писала диссертацию», – прошипела Айша.
«Не могу поверить, что мы встречались с одним и тем же мужчиной», – сказала Человекобог Тиффани.
«И ты, и я», – фыркнула Айша.
Чарисс продолжала бормотать: «Табуретка. Семь дюймов шириной. Четырнадцать дюймов длиной. Девять с половиной дюймов высотой».
У меня разболелась голова – а может быть, она болела все это время.
«Мать твою так, Чарисс! – рявкнула Сокол Тиффани. – Мы все знаем, какой высоты Астрид!» Но дневники Чарисс просто продолжали читать с каждой секундой все громче и истеричнее.
Я выслушала их истории уже сотни раз, но они никогда не слышали мою.
– Мне было очень страшно, – сказала я, стараясь перебить Чарисс.
«Нет, – возразила Бланш. Ее голос был таким холодным и резким, что все умолкли. – Ты не имеешь такого права».
– Но…
«Что – но?» – спросила Бланш, самая блистательная из женщин Эштона. Я представила ее как красивую женщину, которой она когда-то была, и как она смотрит на меня сверху вниз, сложив худые руки на своей высокой груди. Но, конечно же, у нее не было теперь ни рук, ни груди, ни глаз. Она была туалетным столиком – три ящика, шесть маленьких белых ручек-шариков. В свете Айши флёр-де-лис Бланш – ее сломанные кости – сияли точно белые звезды.
Я хотела, чтобы кто-нибудь в комнате замолвил слово за меня; я хотела, чтобы хоть одна из них согласилась с тем, что я могу продолжать, что я могу рассказать свою историю. Но никто не сказал ни слова: ни кувшины Тиффани, ни Астрид, ни туфли в прихожей. Ни костяной гребень, ни сплетенные волосы, ни блокнот в кожаной обложке, ни даже закладка. Но в комнате не было тишины. Воздух дрожал от их дыхания, громкого, как поток воды, рушащийся на меня.
Может быть, я и не стала оттоманкой, но в том подвале я тоже трансформировалась. Как будто внутри у меня произошло землетрясение, как будто я была им опустошена, и теперь мне оставалось только жить среди развалин.
Кто вообще когда-либо смог бы понять меня по-настоящему, кроме них?
Сегодня я вернусь домой, и они будут там, будут говорить, снова и снова рассказывая мне о том, как они жили и как они умерли. В основном о
