мысли в злорадство.
– Значит, действительно подскочили? А по радио вот только что слушал…
– Ах, чтоб их всех! – Захарчук указала пальцем на жилистый комок. – Знаешь, к примеру, сколько вот это, с позволения сказать, мясо стоит?
Валерьян поглядел на неё с тревожным любопытством. После изданного накануне официального разрешения директорам магазинов самостоятельно определять цены он за покупками ещё не ходил.
– Сорок шесть рублей за килограмм! – чуть не разрыдалась Захарчук.
Валерьян изумился:
– Сорок шесть рублей?!
– Сорок шесть! А вчера днём, представь, оно двадцать два стоило! – щёки Захарчук покрылись красноватыми пятнами. – Ох, чего ж я сдуру вчера-то мяса не взяла? Думала, вернусь домой, возьму ещё денег, пойду обратно. И… не пошла. Понадеялась: вдруг одумаются, пощадят народ? И на тебе! Сегодня оно ещё вздорожало.
Она обломала спичку о коробок, выругалась, чиркнула другой.
– Пришла – а на килограмм снова денег не хватает. Отвесили на двадцать пять рэ – больше с собой не было. Да и то: не мясо, а сплошные жилы. Смотреть слёзно!
Захарчук набрала в кастрюлю воды, поставила на огонь. Затем, примерившись, отрезала от шмотка небольшой кусочек.
– В десять раз, считай, цена подлетела! – бросила она кусочек в кастрюлю. – Ведь перед Новым годом говядина ещё под пятёрку стоила.
– Я помню, – п одтвердил призадумавшийся Валерьян.
– И если бы только на говядину! А-то ведь всё вздорожало, как по команде. И масло, рыба, и колбаса, и яйца.
– Прямо всё?
– Всё! Сначала вчера, а потом ещё и сегодня. Прямо по часам цены растут. Причём везде, во всех магазинах. Это что ж дальше-то будет?
Валерьян уставился на остывающий в чашке чай.
– Что будет? Рыночная экономика будет. Как демократы и обещали.
Елизавета смахнула со лба неестественно осветлённую прядь волос.
– Демократы… партократы… Совсем уже дурдом какой-то пошёл!
Направившись опять к раковине, она со злостью отшвырнула в сторону пучок новогоднего дождя, кем-то прицепленный к протянутой через кухню бельевой верёвке.
– Здравствуй, ж…, Новый год! Приплыли…
Валерьян, не допив чай, ушёл обратно в комнату.
Закрыв дверь, он присел под вешалкой, на редкие крючья которой в несколько слоёв были навешаны его и соседа куртки и свитера, размотал закрученную узлом горловину лежащего на полу мешка. Картошки в нём оставалось килограммов на пять, мелковатой, сморщенной, с проклюнувшимися сквозь кожуру «глазками».
Затем он заглянул в другой мешок, с луком. Лука было всего восемь головок – его он не покупал давно.
Встав, Валерьян прошагал к своей тумбочке, выдвинул ящик, вынул лежащие под тетрадями и учебниками деньги, сосчитал. Их оставалось сто восемнадцать рублей – предновогодняя получка заводского вахтёра, сложенная со студенческой стипендией. До следующей получки оставался
