– и вы с ними останетесь…» На полдороге к хуторку на обочине дороги сидят двое: у одного только что перевязана голова и шея и на бинте видна кровь, у другого бессильная рука засунута за борт полушубка, и он ее поддерживает другой рукой. Я знаю, что за нами нет ни одной подводы. Кошусь на Семенова, но он старательно рассматривает нашу цепь, входящую в хуторок. Кричу: «Подсадить на передок, номерам поддерживать в случае надобности!» Пусть буду я отвечать за неисполнение приказа.
Проходим хуторок, уже ночь, а мы все идем и идем, кажется, уже очень давно, ноги скользят по снегу, все сильнее сказывается усталость. Но вот остановка. Прохожу вперед, вижу, что дорога уперлась в речку, она небольшая, даже в темноте виден противоположный берег. Там, где дорога ныряет в речку, – синеватый ледок, справа и слева лед покрыт снегом, значит, здесь кто-то проезжал и переезд замерз не так давно. «Нужно пробить лед на переезде, иначе лошади порежут себе ноги, и нам конец». Я оглядываюсь, но номеров не видно, надо полагать – отстали. «Мы должны показывать пример, – говорит Семенов, – берите кирку и давайте пробьем лед». Берем по кирке, и я иду с правой стороны по заснеженному льду, рассчитывая, что там он должен быть толще, так как разбиваемый нами лед всего в два пальца толщиной. Мы прошли уже три четверти речки, когда произошло нечто неожиданное: по-видимому, от одновременного удара кирками лед лопнул, и мы оказались оба в воде почти что по пояс. «Ну что ж, – говорит Семенов, – теперь уж все равно, пойдем дальше». Через несколько шагов мы вышли на берег. «Трогай, но только осторожно». И орудия благополучно переходят через речку. Снять сапоги, чтобы вылить воду, – нельзя, потому что их потом не наденешь, ну, значит, надо идти так. Идем дальше, ноги постепенно теряют чувствительность, но раз они идут, значит, они есть.
Наконец впереди что-то показывается – это армянское селение Самбек. Мы с Семеновым входим в один дом, там большая русская печь уже топится, одной стороной она выходит на кухню, другой в комнату, там нам стелят полость, дают чем-то покрыться, и мы начинаем раздеваться, чтобы дать нашу одежду хозяевам просушить. Входит доброволец в коротком полушубке, правый рукав которого разорван около плеча, и тяжело опускается на стул. «Быть может, сможете меня перевязать?» К нему подходят двое: «Давайте снимем полушубок». – «Да нет, разрежьте рукав». – «Другого можете не получить…» – «Все равно режьте». Разрезают рукав, и я вижу кровавый комок, где смешались обрывки гимнастерки, рубашки и шерсти полушубка.
«Когда вы ранены?» – «Вчера, при наступлении на хуторок, осколком гранаты». – «И всю ночь шли?» – «Шел…»
Этому бедняге пришлось значительно хуже, чем нам, так что нам жаловаться нечего.
Чем-то укрываюсь и засыпаю моментально. Последнее, что слышу: «Четыре часа отдыха – и двигаемся дальше». Кажется, только что заснул, а уже будят, через полчаса выступать. Мы одеваемся в нашу высушенную одежду, но я с удивлением смотрю на полы моей длинной
