головой к стене. Обмякла. Кружка громко ударилась днищем о столешницу. Терлись боками бутылки на балконе.
– Слушайте, Трофим Иванович, что вы? – прохрипел Глеб, но снова не договорил.
– Ну, ну? – дед вперил в него мутные, навыкате, глаза.
Цветочки на стене расплылись пятнами, взметнулись вверх. Больно приложившись затылком о холодильник, Глеб упал на пол. Из последних сил промямлил:
– Сволочь…
Тусклая лампа покачивалась. Та самая, которую они не успели погасить. Кособокая тень прыгала с одной стены на другую. В вонючем тумане было сложно дышать. Коричневое марево клубилось, изрыгало отростки, похожие на щупальца, внутри шелестело и визжало, топотало тысячами лапок.
Так продолжалось очень долго, по крайней мере, ему казалось, что тело его давно разложилось. Он не чувствовал ног и рук, биения сердца, вообще ничего не чувствовал. Кроме тревоги. Ведь однажды марево рассеется и тогда он увидит ее. Гигантскую крысу с пастью-клювом, на тонких голубиных ногах, между которыми свисает огромное брюхо. А из мусоропровода прямо в глотку ей будут падать бурые сгустки вывареня, который Олечка готовит как раз в эту минуту.
Приглушенный женский визг развеял дурь.
Первым, что он почувствовал, была нестерпимая горечь на языке. Вторым – вонь. Не резкая и острая, но удушливая, неотвратимая. Глеб тряхнул головой, втянул носом густые сопли. Во рту стало солоно. Хотел сплюнуть, но понял, что не может. Рот стягивала тряпка, из которой на язык сочилась та самая горечь.
По голой груди струился пот. Почему здесь так жарко? И темно. Он попробовал пошевелить руками, смахнуть назойливые капли, отряхнуться, но только неуклюже дернулся. Руки за спиной стягивали веревки. И ноги тоже. Кроме трусов, другой одежды на нем не было. Слабый свет пробивался сзади. Глеб вспомнил завешанные картоном окна.
Рядом снова раздался надрывный не то визг, не то стон. Он с трудом повернул голову.
Лиза сидела на стуле. В одном белье, с коричневыми подтеками по всему телу. Руки за спиной, ноги плотно привязаны к ножкам стула. Глаза девушки казались голубыми омутами на чумазом лице, в них плескалось отчаяние и ужас. Волосы слиплись в сплошной бурый колтун. Грязная тряпка закрывала рот и ей. С потолка прямо на плечо шмякнулся сгусток. Лиза затряслась, отвернулась, по щеке побежали слезы, смывая на короткое время гниль.
Глеб тупил. Он никак не мог сообразить, что происходит. Перевел взгляд на потолок. Его скрывал густой, едкий пар. Из него то и дело выпадали ошметки вывареня. Пол был заставлен канистрами с отрезанной горловиной. В некоторых скопилось больше половины. А в трех шагах от него на газовой плите стоял огромный чан. В нем непрестанно булькало, вылетали грязные брызги, вверх стремился густой темный пар. За край чана зацепилось ощипанное крыло, мясо отваливалось, обнажая проваренные косточки.
Озарение пришло внезапно, как удар обухом топора.
Они на кухне у гребаной Олечки, привязанные к стульям, почти голые. Видно, дед в трениках подсыпал
