черту вас! Никуда он не пойдет. Взгляд упал на лежавшие на столике между плитой и раковиной инструменты. Ножи, топор и пила. В животе забилось, заухало. Сердце сжалось, а потом резко пустилось в галоп. Сам не пойдет, значит, по кускам в чан, едкой вонью к потолку, ошметками в баклахи и через мусоропровод в пасть.
«Олечка и людей варит…» От безысходности хотелось выть. Но вместо этого Глеб снова и снова напрягал и расслаблял руки. Веревка наконец поддалась, и он освободил большой палец.
Дверь приоткрылась. А вот и виновник торжества! Трофим Иванович тоже облачился в помятый полиэтилен. Проходя мимо Олечки, он шлепнул ту по широкому заду, игриво хихикнул.
– Аааа, – протянул он гнусаво, глядя то на Глеба, то на Лизу. – Вот и гости дорогие. Я ж говорил, не ходи в подвал, – дед погрозил пальцем. – Теперь вот придется вас дотошных скормить. Чтоб другим неповадно. Нельзя ей свежее есть.
Ноги его разъехались на скользком от вывареня полу, и он растянулся среди бутылок, опрокинув несколько.
– Ах ты, старая козлина! – взревела Олечка и обрушила на Иваныча всю мощь русского матерного.
Дед кряхтел, отругивался. Плащ задрался, треники вымокли в коричневой жиже. Он кое-как поднялся и виновато развел руками. Олечка взвизгнула:
– Павлушка! Убери! А ты, – она злобно зыркнула на деда, – давай режь. Пора уже.
– Да, да, да. Ты только не ругайся, душенька.
Дед взялся сначала за нож, но потом отложил его на столик. Ладонь легла на рукоять топора.
– Что ж, Лизонька, начну с тебя. Ты уж прости…
Павлушка протиснулся в кухню, начал собирать выварень с пола. Глеб заметил, как он смотрел на Трофима Ивановича. Почти вызывающе, с ненавистью, губа, над которой торчали редкие усики, приподнялась.
Лиза заерзала, попыталась закричать, но из-за тряпки получился хриплый стон. Глеб замычал так громко, как мог, стараясь привлечь внимание к себе. Глупо, конечно. Но ему хотелось дать этой хрупкой девушке еще несколько минут жизни. Вдруг ее будут искать. Вдруг ее бабушка догадается, где она. Но мерзкий дед даже не смотрел на Глеба. Он замахнулся. Девушка пискнула и зажмурилась. Глеб закричал что было мочи и рванул веревки. Высвободил одну руку, но с ужасом осознал, что все равно не успевает.
Павлушка вскочил на ноги, в руке у него мелькнул нож, тот самый, что минуту назад отложил на стол Трофим Иванович. Дед охнул, когда лезвие пропороло плащ и вошло в горло, топор вывалился из рук, сбив еще две канистры. За ним повалился в жижу и сам сосед. Олечка обернулась и зажала рот рукой.
В тишине, нарушаемой лишь бульканьем в чане, раздался звонок. Кто-то забарабанил во входную дверь. Глеб за это время распутал вторую руку и сдернул тряпку с лица, принялся стягивать веревки с голых щиколоток. Ноги задеревенели, стопы почти полностью погрузились в выварень. Стук в дверь повторился.
– Откройте!
Голос показался знакомым. Снаружи слышались глухие удары.
Но
