искусанным губам громоздкое распятие, что висит у него на шее.
На экране слева средних лет хирург оперирует безнадежно раненного солдата. Ветер воет, сотрясая стены военно-полевого госпиталя. Мигает слабый свет.
Мужская рука тянется к пульту управления. Одно нажатие крупного, жилистого пальца – и гаснет первый экран.
«Файл удален».
Второе нажатие – и вот уже нет средневековой женщины и ее престарелого мужа.
Третье – исчез перепачканный кровью халат хирурга.
Еще нажатие, еще одно – и наконец все экраны молчат. Черные глазницы мониторов отражают лишь красивое, скуластое лицо Сизифа.
«Файл удален».
Черный костюм сидит на нем отлично. Воротничок немного душит и натирает кожу. Сизиф всегда усмехается, когда чувствует это. Столько времени прошло, а ему все кажется, будто что-то может натирать его давно не существующую кожу.
Закончив удалять файлы, Сизиф откидывается на спинку стула. Он оглядывает свой кабинет, который так и не стал ему домом. На столе стоит чашка с недопитым кофе. Сизиф берет ее и выливает содержимое в цветочный горшок, стоящий тут же, возле кипы бумаг.
«Считай, это мой прощальный подарок», – говорит он растению, которое странно выделялось в стерильно-белой обстановке кабинета.
– Не будешь скучать по ним? – скрипучий, хорошо знакомый голос выводит Сизифа из размышлений.
Иуда. И как всегда не вовремя.
Иуда проходит в кабинет и плюхается на белый диван. Мягкие подушки послушно принимают его тело, выпустив прохладный воздух. Точно так же делали диванные подушки в доме бабушки Сизифа, когда он, еще мальчишкой, прыгал по ним.
Или нет… может, это была совсем не та бабушка, из какой-то совсем другой жизни?
– Не буду. А стучать тебя мама не учила? – отвечает Сизиф, не оборачиваясь.
Он что-то ищет среди бумаг на столе.
– Один из наших утверждал, будто помнит каждое лицо, – продолжает Иуда, довольно потирая руки. – Как родное, так сказать.
Сизиф усмехается.
– Ничего, это быстро проходит.
Маленькие серые глаза Иуды обшаривают кабинет и останавливаются на десятках благодарностей в пыльных рамках.
– Сколько же у тебя этих благодарственных грамот? – присвистнув, говорит он. – Заберешь с собой?
– Насколько я знаю, подтирать задницу мне там не понадобится. Так что можешь оставить себе.
Сизиф медлит, бросает взгляд на грамоты, а затем продолжает. Тихо. Больше для себя:
– Там, куда меня переводят, ничего не понадобится…
Он встает и ловит взглядом свое отражение в одном из черных, слепых экранов. Проводит рукой по подбородку. Пальцы колет двухдневная щетина… удивительно все-таки, как хорошо его подсознание помнит и воссоздает все эти мелочи.
– Даже это, – тихо говорит он, разглядывая свое лицо.
Диван
