нас встретят с радостью. Еды катастрофически не хватало, но и людей становилось все меньше. Еще четверых к вечеру пришлось выкинуть за борт. Никто не роптал. Большинство беженцев лежало в горячечном бреду, практически не реагируя на происходящее вокруг.
Я не мог заснуть. Согреться одному не получалось. Олье с детьми капитан позволил остаться в трюме на ночь. В утренней дымке я увидел словно призрачную тонкую женскую фигуру с ребенком на руках, бредущую между лежащих на палубе тел. Я решил, что это знамение, и сама матерь божья спустилась на наш корабль. Но, когда она подошла ближе, я, наконец, узнал жену. На руках жена несла Петроса.
"Он умер", – тихо произнесла она, протягивая мне сына. Я принял невесомое, абсолютно холодное тельце и, не веря в происходящее, прижал к себе.
"Я не хочу, чтобы его выбросили за борт. – Было видно, что жена говорит с трудом. Губы ее обметал желтый налет, лицо пылало лихорадочным румянцем. Она едва держалась на ногах.– Мы похороним его на нашем кладбище на Крите. Не дай им выкинуть нашего сына".
Я с удивлением посмотрел на женщину, много лет бывшую моей женой. Словно впервые я ее увидел и услышал.
"А ты уверена, что мы доедем до Крита?"– спросил я с неожиданным для меня самого почтением в голосе. Она уже разворачивалась, придерживаясь за канат, чтобы не упасть от качки, собираясь идти обратно, но повернулась и ответила: "Конечно. Мы вернемся на Крит. И сохраним Николаса."
И пошла, покачиваясь, обратно ко входу в трюм. То ли утренняя дымка за эти минуты рассеялась, то ли мое зрение обрело ясность, но теперь было отчетливо видно, что это не бесплотная дева, а живая женщина, согнутая огромным горем.
Я слышал, что после смерти люди попадают в такое место, где они находятся среди всего того, что они очень любили или хотели, но не сделали при жизни. Но они уже ничего не могут сделать, съесть, выпить, одеть. И это жестокая пытка. Для меня таким испытанием стал весь следующий день. Я сидел, истово прижимая к себе обездвиженное тельце моего маленького сына. А перед глазами непрерывно проносились картины недавнего прошлого, в котором жена постоянно предупреждала, что нас ожидает. В ушах у меня набатом звучали ее слова. Я хорошо помнил, как ни один раз Олья умоляла меня уехать. Помнил, как сразу по прибытии в Тир, она не доверяла этому месту, как весь последний год плакала, прижимая к себе маленького Петроса, словно уже прощалась с ним. А ведь, по сути, так и было. Я столько лет не верил своей женщине, не видел и не понимал ее. Необходимо было очутиться на краю гибели и потерять обожаемого ребенка, чтобы понять, кто рядом с тобой, и поверить. Почему-то сейчас, совершенно окоченевший и потерявший телесную чувствительность, я осознал, что Олья знает, о чем говорит, и сразу поверил ей. Но почему только сейчас! Когда уже ничего изменить нельзя! Отчего нельзя открыть глаза и стряхнуть с себя этот страшный сон.
И вот мы снова в своем загородном доме. Олья красивая, в кисейном платье, с распущенными волосами подносит
