на шестой этаж, Боря привычно толкнул дверь, которая оказалась, не заперта и вошел в такой знакомый с детских лет длинный коридор. Комната пана Трояновского была третьей слева по коридору. Тусклая лампочка почти не давала света, поэтому Боря только в последний момент заметил узкую полоску бумаги, наклеенную на дверь. Комната опечатана, значит, Зигмунда Генриховича там нет. Пройдя на кухню, он застал там одну из соседок, которая словоохотливо стала рассказывать, что бедняга скончался почти месяц назад.
Умер он так же тихо, как и жил, поэтому никто из соседей в первые дни даже не обратил внимания, что Трояновский перестал выходить из своей комнаты. Заволновались они только когда в коридоре появился ярко выраженный специфический сладковатый, неприятный запах, который стал быстро распространяться по всей квартире и который ни с чем не спутаешь. Милиция, будь она неладна, тоже не очень торопилась. В общем, когда вскрыли дверь, оказалось, что старик пролежал там уже больше недели и уже заметно разлагался. Еле-еле выветрили противный запах. Да и сейчас еще пованивает. Боря послушно подтвердил, что да, какой-то запах есть. Но за неимением практического опыта по этой части, ему не удалось определить, чем пахнет.
Снова оказавшись на улице, он поплотнее запахнул пальто и поежился. Как-то неспокойно стало на душе после всего. Трояновский умер до того, как Игорек попал в аварию, значит, никак не мог оказать влияния на произошедшее. Странно все это, очень странно. Боря снова поежился. Из троицы оставался только Генка. Может, стоит его навестить и узнать, как дела? Ведь Боря всегда старался все доводить до логического конца.
Дверь открыла бледная, изможденная женщина. Боря, в первый момент, даже не узнал Генкину мать. Вообще-то он видел ее всего несколько раз, но запомнил, ухоженной и моложавой женщиной. Сейчас перед ним стояла древняя старуха с глубоко ввалившимися глазами и заметно трясущимися руками, и головой.
– Боря! – всплеснув руками, всхлипнула женщина.
Страшная мысль, как сонная змея, подняла голову и шевельнула хвостом где-то в глубине одеревеневшего Бориного сознания, но отступать было некуда, и он осторожно спросил:
– А Гена где?
– Гена… – снова всхлипнула его мать, – сейчас в больницу к нему иду. Умирает он! Врачи говорят, что вот-вот… – и она, громко, как по покойнику, разрыдалась.
Боря почувствовал, как внезапно знакомо похолодели и стали противно мокрыми руки, а язык просто прилип к гортани. Он растерянно и сбивчиво попрощался и выскочил на холодную вечернюю улицу. Одна мысль набатом билась в совершенно пустой голове: «Божья кара!». Никто не может уйти от нее, ни один человек. Конечно, как все пионеры, а потом и комсомольцы, Боря был атеистом.
Но ведь отец – раввин, им не был, и ему удалось где-то глубоко внутри Бориной души посеять семена веры, которые должны были когда-то взойти. Вот сейчас они дали первые бутоны, хотя, возможно, на
