Генка. – Но наказан будешь.
Под тяжелыми взглядами подельников Боря сжался в совсем маленькую горошину и стал мечтать о том, чтобы закатиться куда-нибудь под шкаф, но не получилось. Генкин голос вывел его из мечтательного состояния:
– Вот смотри, всю эту дрянь тебе оставляем. Пристраивай сам, куда хочешь и как знаешь. Но с тебя ровно через неделю тыща. Не отдашь – сильно пожалеешь, как твой приятель там, за стенкой.
Боря в ужасе открыл рот и хотел пискнуть что-то протестующее, но ничего не получилось. Голос куда-то провалился вместе с сердцем. Поэтому ему оставалось, только молча проводить глазами удаляющуюся троицу и тихо прикрыть за ними дверь. Когда во входной двери щелкнул замок, Боря почувствовал, что внезапно ослабевшие ноги его не держат и сполз по стене на пол.
Посидев так какое-то неопределенное время, он все-таки заставил себя подняться и, еле двигаясь, оттащил брошенные прямо на пол книги в свой угол. Он распределял их под кроватью, уговаривая себя, что прямо завтра начнет распихивать по нескольким теперь уже знакомым букинистам. Библию с апокрифами он припрятал между стеной и кроватью, чтобы ее не постигла участь несчастного паука – быть выброшенной в мусорное ведро.
Потом осторожно, стараясь не издавать никакого шума, Боря закрыл свою дверь и, прямо-таки мышью, причем, глухой, проскочил мимо комнаты пана Трояновского, а следом аккуратно прикрыл и входную. Немного потоптавшись на лестнице, он вскоре с нарочитым шумом распахнул входную дверь и, громко топоча, направился к себе. Проходя мимо страшной комнаты и услышав доносящиеся оттуда жалобные стоны, Боря приоткрыл дверь и заглянул к Зигмунду Генриховичу. Он предполагал, что может там увидеть, но от представшего его глазам разгрома, он задрожал, как дряхлый последний лист на осеннем дереве.
Аккуратные высокие стеллажи зияли пустыми провалами, множество книг сиротливо валялось уродливыми кучами на полу, вперемежку с осколками разбитого зеркала, каким-то тряпьем и всяким хламом, который появляется неизвестно откуда при переездах, ремонтах или любых других неожиданных перемещениях вещей, вечный спутников налаженного устоявшегося быта. Венчала весь этот разгром наполовину сорванная люстра.
Зачем? Боря покрутил круглой головой, отыскивая хозяина. Его не было видно. Наконец, из-за старого продавленного и почти потерявшего свой первоначальный цвет дивана, на четвереньках выползла жалкая тощая фигурка Зигмунда Генриховича в измятом костюме, кое-где покрытом бурыми пятнами. Присмотревшись внимательнее, Боря понял что это кровь.
– Зигмунд Генрихович! – заламывая руки, патетически воскликнул он, интуитивно подражая известным мастерам сцены, потому что ни разу в своей жизни не был в театре. – Какой ужас! Что случилось?
– На меня напали какие-то варвары и вот, молодой человек, можете видеть, что они здесь учинили, – слабым
голосом ответил пан Трояновский, как на тахту, опускаясь на разбросанные по полу книги. Сил у старика, видимо, уже совсем
