понеслись стоп-кадрами:алтарь, застолье, простыня,
запой, свиданье с психиатрами…
Тут кто-то дергает меня.
Пришел в себя и вижу, – дурочка
мне эта нежно говорит:
«Не бойтесь, милый, я снегурочка,
а не какой-то инвалид!
Смахните с глаз тоску тревожную
и скройте, Боже, поскорей
во взгляде пошлость невозможную
в мой адрес. Будьте подобрей!»
Восточное осенение
(Алексей Машевский)
Утренней листвы невнятный шорох,
Осени дыханье из окна.
Я с самим собою в разговорах
С четырех часов лежу без сна.
Мне теперь как будто только снится
Все, что происходит в эти дни.
А у нас работают узбеки,
Строят так же нехотя сарай.
Слышен гул трудящихся узбеков,
Азии дыханье из окна,
В ожиданье творческих успехов
Я лежу на склонах топчана.
Сам с собой, как в караван-сарае
Навои, Хафиз иль Рудаки,
Я рублю, не торопясь, рубаи,
Как Бабур, вбиваю ритм строки.
Стройки заоконной слышу ритмы,
Трудоночь сменяет трудодни.
Я во сне сколачиваю рифмы,
Я такой же пахарь как они!
Так и спал бы… Но походкой шефской
Подошел и, гадя в реноме,
Гаркнул бригадир: «Акын Машевский!
Ваши тексты – не Бабур-намэ!»
Муть
(Алексей Черников)
В мясе большой воды не утаить прожилки,
Кто это тонет – ты ли, немой Господь?
Рыбы идут на дно – розовые опилки,
В черных кругах превозмогая плоть.
Топотом черных волн вдоль новгородских сказок,
Хвойных проказ, вылинявших лампад,
Господи! – разреши музыку или муку,
Милый мой! – разреши сбыться такому звуку,
Чтобы и Китеж твой помнил мои следы.
В мареве хвойных проказ шепчет «Аминь!» осина,
Кто это стонет там? Его ли немой Господь
глушит галоп перед долом? Так глина
кроет собою цветы, превозмогая их плоть.
Господи! – разреши китежскою франшизой
френии молодой ставить свои следы.
Манит, на букву «П», пастырь с белесой ризой,
Линькой своих лампад, горечью лебеды.
В мутности водяной не заострожить рыбку,
Щерится лик сома на лягушачный квак.
Нежно, как комара, давит Перун улыбку,
Глядя на чудский сказ, смачный, как бешбармак.
Библейский мемуар
(Инна
