Пусть, как сказал Христос, «Мёртвые хоронят мёртвых», – моя дорога – другая. Они присвоили себе право говорить от имени России. Мы знаем это политиканское, проституирующее бесовство. Истина в том, что они – не Россия и никогда ей не были. Они – другое, космически-рогатое. Если народ совращён, Россия осталась, Достоевский и святой Сергий остались. Лев Толстой – тоже остался. Да мало ли кто ещё – остался. Не так плох Бог, как его малюют.
Размашистый, не знающий удержу почерк.
Мысль за мыслью.
Всё написано набело – то есть, вначале, в уме, обдумано, выношено, сформулировано, – и только потом уже записано на бумаге – своей рукой, лично, – как на скрижали.
Писалось на Урале, в Верхней Пышме, в восьмидесятых, в период воссоединения с Мирой, отрыва от Москвы, напряжённейшей творческой работы.
Стихи – на клочках бумаги, в школьных тетрадях, в блокнотах, на обороте рисунков.
Много стихов.
– О я, свободный везде, вездесущ мой флаг и сияние его убивает радугу и земных идолов. Никому я не поклоняюсь, никого я не презираю. Моя плоть растекается по коварным артериям земли. Вот-вот гляди – и будет землетрясение. Трясение умов, трясение души, трясение всей этой свинячей Вселенной. Не бегайте за счастьем, стойте на месте. Только вы и ваше зрение истинны. Всё остальное – картинки с выставки. Не бойтесь, ибо я – не боюсь, внимайте – пока я имею голос. В страшном сне я увидел, что земля – её равнины и горы, реки, озёра, моря и океаны – дуга лжи, которая взломается в сокровенные дни. И мы увидим не бездну, а пожар и цветение Истины.
9/Ш-85.
Опять март месяц.
Слишком уж многое у Ворошилова связано с этим мартом.
И вновь – о весне.
О своей весне:
– Всё теплей, всё теплее луч, пробивающий талые воды, всё светлей и всё громче ручей, бегущий из года в годы. Разбужено счастье во мне, весна о любви говорила. Я выстоял в звёздном огне – и светом меня укрыли.
И ещё – упрямая формула:
– Всё будущее – содержится в сердце.
Да, так.
И Сковорода, которого так любили и я, и Ворошилов, утверждал:
– Все походить iз безоднi глибокого серця.
Три письма.
Целых три! Всего-то – три…
Давние мои письма.
Два из них – Игорю Ворошилову, восемьдесят девятого года, и Мире Папковой, девяностого года, передала мне, для работы, вместе с другими ворошиловскими бумагами, вдова Игоря, Мира. А письмо восемьдесят четвёртого года – Ворошилову – само в те же дни отыскалось, оно – неотправленное. Почему не отправил? – не знаю. Так бывает порой у меня. Документы? Наверное, так. Но, скорее, – свидетельства времени. Или, может, свидетельства дружбы? Сами скажут они обо всём. Свет вернувшийся давешних дней. Пусть живут они в книге моей.
Дорогой
